– Может быть… но я по-прежнему не понимаю, как она могла врать мне все эти годы.

– Я бы не сказал с уверенностью, что это ложь, – по крайней мере, для нее. Вы сами говорили, что если ваша мама во что-то верит, факты не имеют никакого значения.

– Да, верно. Она убеждена, что приходится родственницей английской королеве.

– Именно. А иногда подобное бредовое мышление – эдакий вывихнутый инстинкт выживания. Что вы знаете о ее детстве?

– Немногое… ее растила бабушка. Ее мать умерла родами, и Ленор говорила, что в детстве папа почти не появлялся дома. Он был сенатором штата и едва ли не все время проводил в Монтгомери.

– Понятно. А о своей матери она рассказывала?

– Всего раз…

– Один?

– Да.

Уходя из «Вафельного дома», Сьюки осознала нечто странное. Уж насколько Ленор с ума сходила по фамильной истории Симмонзов, она никогда ничего не говорила о своей матери – откуда она, во сколько лет умерла. Ее имени даже не было в семейной Библии. И когда бы Сьюки ни заводила о ней разговор, Ленор ясно давала ей понять, что разговор этот нежелателен. Ленор не поминала мать вплоть до того единственного дня, когда родились близнецы. Сьюки вымоталась и желала только одного – не выбираться из постели, отдыхать, но Ленор вломилась к ней в комнату и распахнула ставни.

– Пришла тебя порадовать. Ты сейчас встанешь, и мы пойдем обедать.

– Мама, не сегодня, пожалуйста.

– Тебе после этого будет существенно лучше.

– Но мне не хочется. По-моему, я никогда больше не захочу вставать.

– Ой, ну что ты как маленькая. Я твоя мать, и ты должна меня слушаться. Это хамство – не слушаться мать. Кроме того, я же всегда бываю права. Тебе повезло – твоей матери не все равно. И не забудь: ты происходишь из старинного рода военных вождей, а мы всегда наступаем. Никогда не пятимся.

Этот разговор происходил между ними много раз, но в этот день прямо посреди беседы взгляд у Ленор вдруг сделался до странности рассеянным – такого Сьюки у нее никогда прежде не видывала. Словно мать внезапно что-то вспомнила. А затем она сказала печально:

– О, Сьюки, ты просто не представляешь себе, каково это – расти без матери. Я даже завидовала несчастному белому отребью, этим испольщикам, что жили в селах. Нищие, зато с матерью. Была мне дана жизнью возможность, и я ее упустила, а уж если упустила… – На долю секунды Сьюки показалось, что у матери на глаза наворачиваются слезы, но Ленор быстро сменила тему.

Сьюки попыталась вытянуть из нее еще хоть что-нибудь, но Ленор сказала:

– Не о чем тут больше говорить, кроме того, что вам с Баком надо пасть на колени и благодарить счастливую звезду за то, что у вас есть я. Ничто так не уязвляет, как неблагодарное дитя, знаешь ли. А теперь вылезай из постели и оденься во что-нибудь понаряднее. Поедем обедать – и никаких «если», «и» или «но». Жизнь ждет тебя за порогом, моя девочка, и в постели ты ее не профилонишь.

Фрици совсем недавно вернулась домой, но вскоре обнаружила, что старушка Гасси Минц еще тогда, в Грэнд-Рэпидз, была права. Полеты вошли ей в кровь, и, как ни урабатывайся на станции, внутри было неприкаянно. Она скучала по Билли, но вокруг все еще толклось сколько-то симпатичных парней, работавших на оборону. А рыжий здоровяк-ирландец Джо О’Коннор из Мэнэтоуока, вечно пытавшийся выманить ее на свиданье, и впрямь шалопаем был симпатичным. Он ей очень нравился, но она не влюбилась, а к тому же совсем не стремилась замуж или, того хуже, рожать детей. У них с Билли слишком много дел будет после войны, но Джо отлично танцевал, а ей совершенно не претило слегка развлечься. В конце концов, она видала Милуоки и знала правду жизни. К тому же Билли говаривал: «Жизнь слишком коротка для сожалений».

Шли дни, и автозаправка в Пуласки стала центром сбора помощи фронту. Дяде Сэму требовались все мыслимые припасы для войск. Чтобы подстегнуть всеобщее рвение, Фрици учредила целовальную кабинку, и за все, что могло понадобиться Дяде Сэму, от охапки бумаги до жестянок, даритель получал поцелуй одной из девчонок. И, как и все прочие автозаправки, их станция была официальным пунктом сбора резины, и все окрестные ребята ради назначенной награды тащили любую резину, какую только могли найти, – от старых покрышек до водяных шлангов, от затычек для ванн до прокладок для стеклянных консервных банок. Один так хотел поцелуя от девчонок, что утащил у жены резиновый пояс и принес на станцию, и миссис Луцак осталась страшно недовольна. Она пришла на автозаправку, забрала пояс и сказала:

– Фрици, я такая же патриотка. Но пояс мне нужен.

В тот вечер мамуля уселась, как обычно, писать мужу в лечебницу.

Дорогой папуля,

Мы по тебе скучаем, но знаем, что ты занят выздоровлением, и ждем не дождемся твоего возвращения. Ой, папуля, ты б так гордился своими девочками. Они все работают не жалея сил, чтобы мы выиграли эту клятую войну как можно скорее и Винк и все ребята смогли вернуться по домам. Дочки такие взрослые. Даже Софи Мари теперь совсем другая девочка. Она осознала, какая она хорошенькая. Все мальчишки хотят ее поцелуя, но она по-прежнему все та же хорошая девочка, никогда не пропускает службу. Хотела бы я сказать то же про остальных, но, знаю, Бог простит им, что они спят по воскресеньям. Они так тяжко работают всю неделю. Чуть не забыла: добрые новости о Фрици. Она стала гораздо больше встречаться с тем милым юношей-ирландцем, про которого я тебе говорила. Молюсь, чтоб у нее все эти вождения самолетов выветрились из головы, чтобы она вышла за него и осталась дома. Получили сегодня милое длинное письмо от медсестры Дороти Фрэйкс. Она где-то за рубежом, говорит, так много наших бедных мальчиков убито и ранено, однако все сестры трудятся не покладая рук, чтобы спасти как можно больше. Отдыхай, папуля, и ни о чем не тревожься. У нас все хорошо.

Люблю,

мамуля

Пойнт-Клиэр, Алабама

На этой неделе у доктора Шапиро отменился пациент, и они назначили встречу раньше обыкновенного. Джуэл приветствовала их радушной улыбкой:

– Вот и вы к нам опять. Два кофе?

Доктор Шапиро ответил:

– Да, а еще, может, у вас и бублик найдется?

– Что?

– Бублик. – По выражению ее лица он понял, что бубликов у них нет, и попросил: – Тогда давайте английскую булочку.

– Хорошо. А вам, миссис Пул?

– Ничего, спасибо, Джуэл. Я только что завтракала.

Джуэл ушла, и доктор Шапиро спросил:

– Как вы?

– О, получше вроде бы, но стоит Ленор опять начать про Симмонзов, как я едва сдерживаюсь. Каждый раз вспоминаю все эти годы и как мне было от этого худо. Эта женщина вечно мне все припоминает. Все говорит и говорит о том, что я делала не так.