По большей части девочки плясали джиттербаг с девочками, но и ребят сколько-то все же явилось – из тех, кто работал на ближних фабриках, а также из береговой охраны в бухте Стёрджен. Бывало, музыка играла далеко за полночь, но никто в городе не жаловался. Все работали изо всех сил и заслуживали хоть каких-то развлечений. Даже монахини из церкви Святой Марии приходили посидеть с мамулей на крыльце и поглядеть на увеселения.

Все были заняты. Когда мамуля с Энджи не возились со стряпней, они скатывали бинты для Красного Креста или занимались «огородом победы»[42]за домом. В свободное время все девчонки писали военнослужащим и слали посылки с доброй польской едой всем ребятам из Пуласки.

Младшая, Софи Мари, только-только закончила школу и все никак не могла определиться с занятием. Ей казалось, в ней есть религиозное призвание, и собиралась пойти в монастырь немедля, но понимала, что нужна девчонкам – помогать на станции. Когда сестра Мэри Патриша сказала, что ей придется дождаться Винка с войны и передать ему дела, Софи Мари расплакалась. Сестра Мэри Патриша отнеслась с пониманием.

– Софи, может, все к лучшему, – сказала она. – Я приняла монашество в семнадцать и, конечно, не жалею о своем решении, но часто думаю, что надо было мне чуть подольше пожить в миру. Это помогло бы мне разобраться, каково это – быть девушкой. И иногда лучше служить Ему, служа семье и стране.

Фрици ничего не говорила – не хотела портить ребенка, – но сама радовалась, что Софи пока остается. Клиентам она очень нравилась. И Фрици знала, что после войны никому из девчонок станцией уже не заниматься. Кроме того, у Софи вся жизнь впереди, еще успеет побыть монахиней, так чего бы не порезвиться, пока можно? Одна только незадача: рядом с Софи Фрици приходилось выбирать выражения, а ее это бесило. Ну нравилось ей сыпать ругательствами и шокировать водил грузовиков.

Все девчонки Юрдабралински, включая мамулю и Энджи, сбивались с ног с утра до ночи, но за Винка все равно волновались. От него уже некоторое время ничего не было слышно. А когда наконец пришла от него микропленка, у них так отлегло от сердца, что они позвонили папуле в Хот-Спрингз и прочли ему сообщение прямо по телефону.

Дорогая семья,

Знаете что? Пишу вам письмо с военного корабля. Всю нашу часть отправляют за океан. Не ведаю пока, куда именно, но, уверен, Дяде Сэму известно, где от нас будет больше всего пользы.

Океан – это что-то. Я не знал, что на свете бывает столько воды. Ребята порядком страдают морской болезнью, но я пока ОК. Вот бы сюда мой спиннинг. Тут небось здоровенная рыба всюду плавает. За меня не беспокойтесь. Я в надежных руках, харч сносный. Не мамулин, конечно. Думаю, эта война скоро кончится, и я вернусь домой, глазом не успеете моргнуть.

Целую,

Винк

P. S. Вот вы молодцы, девчонки, что занялись станцией, пока нас с папулей нету. Я показал ребятам в части вашу фотографию, и они все говорят, что у меня сестры что надо. А еще и красотки. Кое-кто даже собрался после войны в Пуласки, повидать вас живьем.

Дорогой Винк,

Не знаю, где ты теперь, но мы по тебе страшно все скучаем, друган. Мамуля все ставит за тебя свечку в церкви, и они с Софи никогда ни одной службы не пропустили, так что в этом смысле ты в надежных руках.

Хотелось бы только, чтоб и ты сам за собой приглядывал. Понятно, ты уже большой мальчик, но уж извини. Ты по-прежнему младший братик мне, и, несмотря ни на что, я тебя вообще-то люблю, так что давай не геройствуй особо. ОК?

Фрици

Р. S. Папуля вроде скоро вернется. Только не слишком скоро, надеюсь. Тут вчера было минус восемь, насосы опять замерзли. Ну ладно, мне пора. Следи за собой хорошенько, Винк. Мы тобой так гордимся… и врежь от меня фрицам как следует, ну?

Пойнт-Клиэр, Алабама

Каждое утро Сьюки наполняла птичьи кормушки. Морить голодом синих соек ей не хотелось, но она скучала по мелким птичкам. Они не летели и к тем кормушкам, которые предназначались им. Ну может, иногда одна-две прилетали поклевать зернышек, выпавших на землю, но синих соек было все равно больше. Мистер Нэдлшафт из магазина «ПтицыНам» сказал, что у всех эта напасть, но никто пока не нашел от нее избавления.

Сьюки вернулась с заднего двора и услышала, что в кухне звонит телефон. В трубке раздалась песня – в исполнении Ленор:

– Я знаю одну малышку, у которой тридцать первого большой день рождения.

Сьюки хотелось спеть в ответ: «А вот и нет», но она не стала.

– Что мы в этом году будем делать, хочу я знать? Ты уже подумала? Я-то наметила, куда нам надо пойти.

– Мама, я подумала и ничего в этом году делать не хочу. Пропустим.

– Что? Пропустим твой день рождения? Не глупи.

– Я не глуплю. Хочу просто быть с Эрлом и провести с ним тихий вечер дома.

– Тихий вечер дома? В день рождения? Сьюки, что вообще с тобой такое? Ты, что ли, пьешь? Клянусь, ты день ото дня все страннее. Можешь тихо сидеть дома с Эрлом когда хочешь, но день рождения ты не пропустишь, ради всего святого. Да и вообще это не только твой день. Я тебя родила. Так что не вынуждай меня заявиться и устроить тебе трепку. Кроме того, я уже написала уморительнейший стих и положила его на музыку. «Розы красны, зеленеют листы, сорок восемь часов – и вот она ты!» Ну и так далее, долго.

Тысяча остроумных ответов немедля пришла Сьюки в голову, но что толку? Что бы она ни сказала, эта женщина вознамерилась длить ложь вплоть до своей могилы.

– Сьюки, ты меня слушаешь?

– Да, мама.

– Думаю, в этом году надо устроить вечеринку у меня на пирсе.

– Ясно. Ты будешь готовить?

– Конечно, нет. Всё закажем. И давай начинай думать, кого хочешь позвать.

Наверное, придется и дальше подыгрывать матери. Она пока не понимала, как ей быть, и ссориться с Ленор ей все еще не хотелось. Опять придется отпраздновать неправильный день рождения. О господи, ну дела.

Сьюки оказалась в странном положении. Она была признательна Ленор за то, что та ее удочерила, но вместе с тем знала, что она – не Симмонз, и притворяться дальше было нелегко. Сьюки мотало между благодарностью к Ленор и желанием ее убить, но, как говорил доктор Шапиро, это естественно. И тем не менее слушать, как Ленор без умолку болтает про то, до чего она гордится, что у Сьюки маленькие изящные симмонзовские ступни, давалось ей с трудом.