Доктор Шапиро ответил:

– Понимаю вас, но, знаете, это все типично для поведения вашей матери.

– Но потом мне начинает казаться, что я сама запоминаю только плохое.

– А можете вспомнить о своей матери что-нибудь хорошее?

Сьюки покопалась в памяти, но без толку.

Джуэл принесла кофе и булочку.

– Спасибо, – сказал доктор Шапиро.

Сьюки добавила в кофе сливки и подсластитель, нахмурилась.

– Хм-м… хорошее. Ну, у меня чудесные отец и брат, а в старшей школе мой класс стал чемпионом штата по футболу.

– Нет, именно о матери.

– Ну, с Ленор никогда не бывало скучно, я бы сказала. И она забавная. Надо признать, она умеет говорить и делать потешнейшие вещи. Когда у нас с Баком в детстве выпадали зубы, мы клали их под подушку – чтобы нашла зубная фея, а Ленор всегда облачалась ею, надевала высокую шляпу и брала волшебную палочку, приходила к нам в комнату, танцевала, пела дурацкую песенку и оставляла нам под подушкой подарок. Помню еще, как было приятно, когда все нам с Баком говорили, что у нас самая красивая мама на всю школу. И от нее всегда чудесно пахло. Как-то раз, когда мне было четыре или пять лет, я ужасно разболелась, с температурой, и помню, как она всю ночь просидела у моей постели, гладила по голове. Я просыпалась, а она всякий раз была рядом. И приговаривала: «Не волнуйся, мама здесь». – Тут вдруг у Сьюки навернулись слезы, и она застеснялась и схватила салфетку. – О боже, извините меня. Не понимаю, с чего плачу.

– А вы как думаете, с чего?

– Наверное, вспомнила, как была счастлива просыпаться – а она рядом. Ужасно жалею, что так ее разочаровывала. А у вас, доктор Шапиро, было счастливое детство?

– Давайте вернемся к вашему последнему замечанию – о том, что вы разочаровывали свою мать. Ваш брат ее тоже разочаровывал?

– О да, но по-другому Ей не очень понравилась Банни – девушка, на которой он женился.

– А до этого? Когда вы были младше?

– Она его более-менее не трогала. Думаю, загвоздка была именно в том, что я девочка, и она хотела бы, чтоб я была как она, а я не могла. И теперь мы знаем почему.

– А если бы у вашей мамы была родная дочь, думаете, она бы дотянула до ее ожиданий?

– Думаю, да. Да.

– Как?

– Ну, она, возможно, была бы и красивее, и умнее. Волосы б вились. Вероятно, у нее был бы талант и уж точно больше амбиций.

– Или ничего из этого. Одно лишь кровное родство не гарантирует наличие всех этих качеств. Вам никогда не приходило в голову, как Ленор с вами повезло? Меня поражает, как вы получились такой сильной и здравомыслящей.

– Я? Не чувствую я себя сильной…

– А с чего бы? Ваша мать сформировала у вас неверное мнение о себе самой, и вы, естественно, с ней согласились. Дети всегда считают, что их родители правы. Но в данном случае ваша мать совершенно не права. Задумайтесь. Ваша мать – властная личность, однако вы ухитрились создать устойчивый брак и вырастить четверых детей.

Сьюки ответила:

– Ну да, наверное. И – постучим по дереву – ни один не сел на наркотики, насколько я знаю. Уже кое-что, правда?

– Конечно. Вы, может, не тот человек, какого хочет видеть ваша мать, но вы – это вы. И наша задача – отделить зерна от плевел и разобраться, кто вы, а не тот человек, которого в вас мнит ваша мать.

Сьюки преисполнилась озабоченности и спросила:

– Ой, а мне надо будет вести дневник?

– Нет, если только сами не захотите.

– Нет. Мне нравится разговаривать.

– Хорошо. В это же время на следующей неделе?

– Буду здесь.

В тот вечер Сьюки позвонила Дене.

– Прости. Я знаю, что обещала, но на встречу «Капп» в этом году не приеду.

– Ох, ну вот. Почему?

– Ну, во-первых, я не смогу никому в глаза смотреть, зная, что я самозванка.

– Ой, Сьюки. Ты же знаешь, что это неправда.

– Да хоть бы и так. Я сейчас не могу уехать. Мне нужно встречаться с доктором Шапиро, бедняжка он. Такой славный, и, вот честно, Дена, думаю, я – его единственная пациентка, не могу подвести человека. Он на меня полагается.

Пуласки, Висконсин

Той весной, когда работы на станции прибавилось, Гертруд и Тула придумали, как можно ускорить обслуживание клиентов. Они представили свой замысел Фрици, и та его одобрила.

Теперь Гертруд и Тула в ту же минуту, когда машина вкатывалась на заправку, выпархивали в миленьких шляпках и коротких юбках с оборками из здания станции на роликовых коньках и, пока Фрици заправляла автомобиль, мыли все окна, фары и номера быстрее чем за две минуты. А иногда, если мальчики в машине им нравились, добавляли к своим пируэтам еще поворот-другой и, пока мыли, ездили задом.

Мамуля, наблюдая за этим из окна, как-то раз сказала Фрици:

– Тебе не кажется, что вот так кататься – некоторый перебор с выпендрежем?

– Нет, не кажется.

Мамуля рассмеялась:

– Ну еще бы.

– Зато клиенты так и валят.

– Как считаешь нужным, Фрици. Не знаю, что б мы без тебя делали. Если со мной или папулей что-то случится, могу помирать спокойно, потому что уверена – ты позаботишься о девчонках.

– Само собой, мамуль.

– Но мне тревожно, что ты всю ночь спишь на станции. Ты уверена, что так надо?

– Уверена, уверена. Не волнуйся ни о чем, мамуля.

Фрици ей этого не сказала, но сама-то понимала, что кататься по станции на роликовых коньках опасно. Тула как-то выскочила из домика автозаправки под «Горниста буги-вуги»[41]с тряпкой в руках и въехала в масляную лужу. Ко всеобщему изумлению, она прокатилась под здоровенным восемнадцатиколесным тягачом, вылетела с другой стороны и оказалась на той стороне улицы. Как ни в чем не бывало вернулась на станцию и закончила мыть стекла «пакарду».

Невзирая ни на какое свое нытье поначалу, Гертруд и Тула полюбили работать на автозаправке. Дружок Гертруды Нард сделал ей предложение письмом, она ему ответила согласием и потому с мальчиками не встречалась, а все Тулины дружки ушли в армию, так что заняться, кроме работы, было, в общем, нечем. А вокруг Фрици постоянно происходило веселье, включая пятничные танцы на большой платформе рядом с их станцией. Как-то раз Фрици притащила из самого Мэнэтоуока, Висконсин, Квирена Колбека и его «Оркестр апельсинового сока», и они сыграли в кузове грузовика; в ту ночь город Пуласки продал больше облигаций военного займа, чем любые пять городов вместе взятых, и все этим страшно гордились.