хотят

гнев короля, души его движенья,

и, мрамором притягивая взгляд,

коврами расстилают отраженья

былого; каждое из них — покров,

где зелено, где розы в серебре,

где синева, знакомая заре,

король и дама, словно при дворе:

ковер с каймой волнистой из цветов.

IV. «И природа просветленным фоном…»

И природа просветленным фоном

исправляет смутную игру,

королевским присягнув законам,

верная зеленому ковру,

сну, преувеличенному в мощи

зелени, набухшей на корню,

чтобы вечер предпочел и рощи

бывший живописец авеню,

запечатлевающий неврозы,

чтобы насладиться ясным лоском

и улыбкой, вспыхнувшей на миг,

чтоб сначала в образе неброском

для природы меньший свет возник

и на острове любви, где розы,

вырос тот, кто более велик.

V. «Чтимы не совсем в смущеньи странном…»

Чтимы не совсем в смущеньи странном

божества беседок и аллей,

старятся в пути своем туманном,

преданы охотницам Дианам

и охоте псовой королей,

утром по волнующему кличу

мчавшейся, деля потом добычу,

улыбающемуся милей,

не молящемуся, ибо мнимы

боги-франты, чающие чар,

для чрезмерно пылких псевдонимы,

боги-доброхоты, боги-мимы,

чей прелестный и поныне дар —

нам дарованная вновь отрада,

так как на заре в цветеньи сада

холодок их лишь на первый взгляд;

близки, но при этом отдаленны,

безграничны, неопределенны:

что сулишь им, то они сулят.

VI. «Ни широки, ни узки…»

Ни широки, ни узки

пути, куда ни взгляни,

с лестниц крутые спуски,

даже в ничто впадая,

тихо длятся они

с террасы на террасу,

век уподобив часу

среди веков других

там, где прудами славен,

тому, кто ему равен,

парк щедро дарит их

миру, который светом

и отсветом при этом

его пронизать успел,

чтобы не покидали

дали его предел

и над прудом попутчик

вечерних праздничных тучек,

парк был и в небе цел.

VII. «Но сосуды есть, где отраженья…»

Но сосуды есть, где отраженья —

не наяды ли в миг погруженья,

глубиной уже искажены,

дали и аллеи для круженья

в балюстрадах тишины.

Листьев облетающих мотив

на ступенях лестниц и в беседках

обесславил певчих птиц на ветках,

соловья прощаньем отравив.

И весна среди руин руина.

Верить не хотят в нее кусты;

разве только затхлый дух жасмина

душным веяньем тщеты

примешался к тлену прошлых лет

с комарами за тобою следом;

и не счесть бы остальное бредом:

было или не было и нет.

Портрет

Чтоб лицо себя не отвергало

и своей не расточало боли,

для нее трагические роли —

блекнущий букет, к черте черта,

средь которых тоже под угрозой

кажется улыбка туберозой,

опадающая красота.

Жест ее слепых прекрасных рук

движет ею, только осторожно,

в поисках того, что невозможно,

ей внушив поэзию, чей звук

выдает судьбу, в которой ново

из глубин прорвавшееся вдруг

то, что душу высказать готово:

с криком камня схоже слово,

но она не гнется средь разлук,

хоть в отчаяньи слова опали,

и она одним из них едва ли

жизнь спасет, больную жертву смут,

к жизни приговорена,

но, как неустойчивый сосуд,

выше славы держится она,

хоть и к ней крадется темнота.

Венецианское утро

Посвящено Рихарду Бер-Гофману

Как свет в окне вельможно-прихотливом

средь будничных волнений и забот,

сияя, с неба город переливом

в теченье чувств и зыблющихся вод

нисходит, брезжит всюду и нигде,

успев явить опаловым рассветом

вчерашнее изменчивой воде

каналов, где заманчивым секретом

таящаяся даль, по всем приметам,

как нимфа в чутком трепетном стыде,

поскольку с нею Зевс в такую рань

под звон серьги, тогда как на просторе

возносится San Giorgio Maggiore,

прекрасному платя улыбкой дань.

Поздняя осень в Венеции

Дни всплывшие ловить себе дороже,

хоть город ценит свой улов.

Стеклянные дворцы звучней и строже

в твоих глазах. На нитях средь садов

свисает лето, чьи марионетки

устали двигаться бегом;

леса-скелеты простирают ветки,

откуда ночь в подъеме волевом

морского побуждает генерала

галерами пополнить арсенал,

весь воздух просмолив, чтоб не застала

заря врасплох, и в море рулевые

держали курс, и флаги боевые

большой попутный ветер колыхал.

San Marco

Собор в Венеции

Свод этот вырастает изнутри

и в золоте сияет мозаичном

подобьем круглосуточной зари,

а государство в сумраке первичном,

где образуется противовес

живого света, новое начало,

чтобы вещей обманчивых не стало,

и ты в сомненьи: кто уже исчез?

И галерея для тебя — рудник,

где ближе к своду лишь сиянье дня,

и видишь ты яснеющие дали,

и доли нет священней в этот миг,

но кони так до времени устали,

что навсегда недвижна четверня.

Дож

Взглянуть могли послы, как, зависть множа,

теснились присные вокруг

кумира золотого или дожа,

нашпиговав шпиками сонмы слуг,

чтоб, нанося ему