— И вам всего хорошего. — Корделия постаралась скрыть охвативший ее восторг и беззвучно поблагодарила брата. Тот улыбнулся и подмигнул, дождавшись момента, когда отвернулась его спутница. Корделия постаралась напомнить себе, что совершенно не одобряет распутства Джеффри, но в данный момент не видела в этом ничего плохого.

Ален, удивленный словами Далилы, растерянно посмотрел на нее, затем бросил взгляд на Джеффри, но тот лишь лукаво подмигнул другу. Не вполне этим успокоенный, он растерянно провожал глазами Далилу, одарившую его на прощание ослепительной улыбкой, и недоумевал, следует ему испытывать грусть или облегчение. В конце концов он остановился на облегчении и повернулся к Корделии, выбросив из головы Далилу с легкостью, которой сам удивился.

Корделия же смотрела на него явно оценивающим взглядом.

— Она весьма привлекательна. По-настоящему красива.

— Да, но сохранится ли она в памяти, когда скроется с глаз? — рассудительно отозвался Ален.

— Превосходный вопрос, — излишне резко отреагировала Корделия. — Действительно, сохранится ли?

— Мне кажется, нет, — Ален, склонив голову набок, разглядывал собеседницу. — Но ведь я человек избалованный.

— Знаю. — Про себя Корделия обругала себя за язвительность, но так трудно расставаться со старыми привычками; для этого нужно время.

Впрочем, к ее удивлению, Ален только добродушно улыбнулся:

— Нет, я имею в виду не только то, что мне как принцу все подчинялись и выполняли… почти любое мое желание.

Почти? Корделию заинтересовало, чего же он, все-таки, не мог получить, но она тут же сообразила, что речь идет о ней самой. Она залилась румянцем и опустила глаза.

— Я говорил об избалованности женской красотой, — объяснил Ален. — В детстве я постоянно был окружен настоящими красавицами. Возможно, поэтому меня не способна увлечь только лишь одна красота.

Корделия поняла, что Ален сейчас говорит о ней, и у нее закружилась голова. Где он научился таким замечательным словам? И только ли это слова? Или он думает так на самом деде?

Встревоженный, он сжал ее ладонь.

— Тебе нездоровится, Корделия? Или я обидел тебя?

— Нет, я… со мной все в порядке. — Его рука и в самом деле принесла ей облегчение. Вдруг она сообразила, что если действительно почувствует себя немного хуже, он вполне может взять ее под руку. — Просто… просто столько всего случилось сегодня… — И она позволила себе обмякнуть у него на плече.

Ален тут же подхватил ее под руку:

— Может, уложить тебя спать?

От этих слов в душе ее почему-то зазвенели тревожные колокольчики. Да, она хочет, чтобы он был ближе, но все же не чересчур. — Нет. Просто… поддержи меня… немножко.

— Конечно, — нежно отозвался Ален.

Она расслабилась в его объятиях. Прижимаясь к его груди, Корделия удивлялась, до чего же она крепка.

— Я… я должна поблагодарить тебя, Ален, за твой… дар.

Он озадаченно посмотрел на нее.

— Около дюжины мужчин в зеленом и буром тряпье.

— Шайка разбойников! — Лицо его прояснилось. — Я действительно угодил тебе, миледи, или опять что-то сделал не так?

— Ну… это показалось… довольно интересным и скрасило день, — осторожно сказала Корделия. — Я немного растерялась, не зная, что с ними делать. Но все решилось просто: я отправила их к сэру Марису. И не могу не признать, что была очень польщена такой данью.

— А я, опомнившись, клял себя за то, что послал их тебе, но было уже поздно, — досадливо признался Ален. — Что за подарок для леди — вверить ее заботам дюжину отвратительных грязных негодяев.

— О нет! Лучшего дара я и пожелать не могла! — ее широко раскрытые глаза лучились искренностью. — Обуздывать жестоких и алчных, защищать слабых! Можно ли желать большего, чем подобное доказательство благородной отваги, проявленной для меня?

Ален просиял, подумав при этом, что большинство женщин предпочло бы получить в подарок браслет с бриллиантами или рубиновую диадему. Он совершенно не сомневался, что Корделия говорит искренне.

— А вот если… — он перешел на шепот, — если бы я умел исцелять прикосновением, как надлежит королю? Это стало бы тебе даром? Или только долгом по отношению к подданным?

— Исполнение долга перед подданными стало бы для меня лучшим даром! — Она чуть подалась назад, чтобы Ален мог заглянуть ей прямо в глаза. — На самом деле, величайшим даром для женщины является сознание, что она сделала мужчину лучше! Но, Ален… — Она опустила глаза. — Я не вправе принимать такие подарки, да и вообще какие-либо подарки, потому что… — Она вновь посмотрела на него; слова давались ей нелегко, — я не уверена, что, попроси ты вновь моей руки, я дала бы согласие.

Взгляд Алена потух, победа его будто обратилась в пепел.

Однако он вспомнил ее слова: «Я не уверена…», — и снова в глазах блеснула надежда:

— И все же, у меня остается шанс?

— О-о… да-а… — И опять она потупила взор. — Такое может случиться… Но пойми, ведь сегодня ты начал говорить со мной как Ален, сам по себе, а не наследный принц. Откуда мне знать, люблю ли я тебя, если мы только лишь познакомились?

— Что ж, — тихо сказал Ален, чуть крепче прижимая к себе девушку. — Я буду очень рад, если когда-нибудь это произойдет, Корделия. Давай же узнавать друг друга по-настоящему… если получится.

Они сидели, обнявшись, у реки и болтали о пустяках, обсуждали мировые проблемы, рассказывали о себе и друг, о друге, а в небе медленно поднималась луна.

Но когда Джеффри привел Далилу в маленький волшебный сад, луна еще не взошла. Сад был разбит там, где в реку впадал журчащий ручеек. Высокие, мягкие как пух стебли окружали папоротники и цветы: анемоны, маки, таволгу. Все они, конечно, были сейчас не более чем серыми тенями в призрачном звездном сиянии, но светила небесные, что россыпью огоньков отражались в ручье, и легкое шуршание листвы ивы, раскинувшейся над крошечным садиком, делали его похожим на подводный грот — волшебный и чарующий.

— Ах, какое чудо! — Далила погладила стройные стебли. — Едва ли мне приходилось видеть картину более прекрасную!

— Нам стоит оставить здесь чашку молока, — Джеффри присел рядом с ней. — Столь дивное место не могло возникнуть само по себе, а кто, если не эльфы, стал бы ухаживать за ним?

— Может быть, феи. — Далила призывно смотрела на него — не с восхищением, понял Джеффри, но предвкушением, чуть ли не азартом охотника, выслеживающего дичь, — глаза ее светились опасным блеском. — Зачем ты привел меня сюда, сударь?

— Ну, как же, полюбоваться этой красотой.

— Так любуйся! Любуйся всем, чем пожелаешь! — Она поднялась одним гибким и плавным движением, так что колоколом Взметнулись юбки. — Все глаза прогляди — но только не трогай! — и она, хохотнув, убежала.