Однако, как бы я ни храбрился, в кандонгейру я по возможности всегда стараюсь сесть в первом ряду, поближе к водителю. Так же, как когда-то – в школьном автобусе в Матаванде. В Луанде я снова пассажир первого ряда. Пару раз я даже неловко пытался завести с водителем беседу. Когда я только приехал сюда, соседи по экспатской гостинице пригласили меня съездить с ними на сафари. Отказаться было нельзя. Классическая картина: белые туристы погружаются в рейсовый автобус; они основательно подготовлены, в их походных рюкзаках есть репелленты от всех насекомых, а также мази с противоядиями от укусов змеи и скорпиона; есть водонепроницаемые кармашки для кредитных карт, которых здесь не принимают; есть бинокли, фотокамеры, видеокамеры, диктофоны, тонометры, запасы минеральной воды и консервов, копии паспортов и гостиничных квитанций, пробковые шлемы, жилетки хаки и все остальное, что должен взять с собой в путешествие бесстрашный турист-первопроходец… Увы, в отличие от соседних Намибии и Ботсваны Ангола не славится сафари; можно даже сказать, что сафари в Анголе – это оксюморон: в годы войны здесь погибли почти все животные. Одних съели, другие подорвались на минах. К тому моменту, как война закончилась, Ангола превратилась в страну без фауны – ни зверя, ни гада, ни птицы. И все же мы поехали – долго тряслись в автобусе, пока не приехали в малопосещаемый заповедник. Никакого Нгоронгоро мы там не увидели, но в какой-то момент нам попалось-таки небольшое стадо слонов. Не исключено, что это было последнее стадо слонов в Анголе. Завтра их перебьют охотники за слоновой костью. Стадо шло наперерез их автобусу, и водитель – астеничный, угрюмый человек с дурацкой привычкой высовывать язык всякий раз, когда автобус подбрасывало на ухабах, – не только остановился, чтобы дать им пройти, но даже выключил мотор, безошибочно определив, что ждать придется долго. «Isso é muito raro, não é? Não sobraram muitos deles aqui, não é?»[53] – обратился я к водителю. На что тот пробурчал нечто вроде «Будь моя воля, я бы их всех перестрелял» и добавил, что от этих животных один вред. Потом мы долго ехали по ухабистой дороге среди вымершей саванны, и единственными, кто попадался нам на глаза, были деревенские калеки, изувеченные не то войной, не то детской болезнью. Они ковыляли навстречу автобусу, и водитель-слононенавистник тормозил, опускал стекло и с каменным лицом протягивал горемыкам скомканные купюры. Среди безграничной африканской нищеты эти неожиданные проявления человечности производят сильное впечатление. В другой раз, маясь в пробке на Руа-де-Миссау, на подъезде к площади Кинашиши, я видел, как водитель кандонгейру всучил бредущему между машинами бомжу свой размокший бутерброд. Стало быть, здесь так принято.

Сейчас меня снова тянет пообщаться с водителем, но он не дает мне такой возможности. Пока я, конфузливый экспат, собираюсь затеять смол-ток, водитель сам подает голос, да как! Взрывается гневной тирадой. Смысл происходящего улавливается не сразу, как всегда, когда говорят быстро. Кто-то толстый. Водитель возмущен. Толстая пассажирка. Та самая бессангана, которая сидит рядом со мной, заняв целое сиденье. В кандонгейру на одном сиденье умещаются двое, а при необходимости и трое. Так что эта толстуха заняла сразу два места. За два проезда и платить надо. Это по справедливости. Он уже не в первый раз ей это говорит, она у него в кандонгейру каждый божий день катается и ни разу еще не заплатила за два места. Но сегодня – баста. Стоп машина. Пока толстуха не оплатит двойной проезд, как положено, они никуда не поедут. Кандонгейру тормозит прямо посреди авениды Революсау-де-Оутубру, сзади сигналят и орут из окон другие автомобилисты. Начинается нормальный луандский «confusão». У этого слова нет точного перевода, потому что это не просто слово, а понятие, пронизывающее всю ткань жизни. Путаница, конфуз, срач. Веселая кутерьма или кровавая баня (причем одно всегда может мигом превратиться в другое). Точного перевода нет, зато есть целый ряд синонимов на кимбунду: казукута, канванза. Здесь эти слова знает каждый. «Извините, конфузау», – пожимает плечами вор-карманник, когда ты ловишь его за руку при попытке стащить у тебя кошелек. «Конфузау», – объясняют в посольстве, где тебе уже которую неделю советуют «прийти завтра» за своим паспортом с визой (ее должны были продлить еще месяц назад). И когда на подъезде к Ларгу-да-Майанга один водитель подрезает другого, а тот выскакивает из машины с монтировкой, или когда в баре на Илья-де-Луанда завязывается пьяная драка, или когда после непродолжительного перемирия снова начинается гражданская война, это все можно назвать «конфузау».

Толстая пассажирка тоже что-то кричит, но тут я совсем ничего не могу разобрать – уж больно она тараторит. Вдруг голос подает сосед в костюме. Он готов заплатить за сеньору. Сколько надо? Водитель называет сумму, потный костюм протягивает ему купюру, и тот заводит мотор. Сзади раздаются одобрительные возгласы. Не перевелись еще на этой земле добрые люди, вот что значит настоящий мужчина, не то что этот прощелыга-водитель. Теперь шквал ругани обрушивается на водителя, его называют самыми обидными именами. Особенно усердствуют женщины. Кто-то предполагает, что мать водителя родила его через анальное отверстие. Другие радостно поддерживают эту гипотезу. Водитель молчит, вцепившись в свою баранку. Смотрит в окно. Ему не до них, он следит за дорогой.

Я тоже смотрю в окно – на ларьки и палатки, бесконечно тянущиеся по обе стороны улицы. Перечисляю про себя продающиеся здесь виды экзотических фруктов (кокос, ананас, папайя, банан, тамаринд, гуаява, аннона, кажу, мабоке, сап-сап, питанга, манго) точно так же, как в раннем детстве инвентаризировал в уме известные мне марки машин («Жигули», «Запорожец», «Москвич», «Волга», «Чайка», ЗИЛ, ЗИМ, «Победа»; грузовики – УАЗ, КамАЗ и БелАЗ; иномарки – «трабант» и «шкода»). Мысленное перечисление – фруктов, деревьев, животных, марок машин – это то, что всегда успокаивает.

Ближе к центру города линию горизонта плотно заселяют китайские арранья-сеуш[54]. Вечером они празднично сверкают (на это сверкание нередко уходит вся электроэнергия, так что другие районы остаются вовсе без электричества). Не так давно один из них, известный в народе как «небоскреб Тома и Джерри», радовал горожан непрерывным показом американского мультика: с наступлением темноты зеркальные стены здания превращались в огромные экраны, как на Таймс-сквер. В небоскребе Тома и Джерри располагался головной офис Китайского международного фонда, организации, с которой мне несколько раз приходилось косвенно иметь дело. Я так до конца и не уяснил для себя, что это за контора. Если верить документам, она – часть синдиката под началом загадочной группы гонконгских бизнесменов, называющих себя «Квинсвэй-88». Эти гонконгцы неуловимы, как мышонок Джерри. Их синдикат – это бесконечный лабиринт без какой-либо видимой вертикальной структуры или холдинговой компании. О том, кто за всем этим стоит, можно только догадываться: схема офшоров настолько сложна и запутанна, что распутать этот клубок невозможно. О главе «Квинсвэй-88», Сэме Па (он же – Сэм Кинг, Жу Сунхуа, Антониу Фамтосунгиу и только что не Элла Кацеленбоген), ходят самые разные слухи. Говорят, что он проходил военную подготовку в СССР, где познакомился с будущим президентом Анголы душ Сантушем; что он финансировал режим Мугабе в Зимбабве, переворот на Мадагаскаре и диктатуру в Гвинее. Доподлинно известно лишь то, что он стоит у руля компании, получающей субсидии от ангольского правительства на масштабные инфраструктурные проекты, от реставрации Бенгельской железной дороги до строительства нового аэропорта. Ни один из этих грандиозных проектов так и не был закончен. Кроме того, Па долгое время руководил нефтяным концерном «Китай-Сонангол», которому принадлежал контрольный пакет акций Би-Пи по добыче в «Блоке-18», нефтяном месторождении в двухстах километрах от Луанды. Именно в этой связи я и соприкоснулся с Китайским международным фондом: мы с Синди были в команде юристов, представлявших одну из дочерних компаний Би-Пи в сделке с предприятием Сэма Па. И хотя сам я ни разу не видел кукловода Па, а тот, вероятно, даже не знал о моем существовании, одной косвенной близости к этим теневым структурам было достаточно, чтобы взбудоражить воображение.