смертельный удар. Но Совет понимал, что возвращение на фабрики не может означать принятие дореволюционной фабричной системы. Председатель Совета Чхеидзе поставил все точки над «i»:

   «На каких условиях мы можем работать? Было бы смешно возвращаться к работе на старых условиях. Пускай буржуазия знает это... Вернувшись на фабрики, мы тут же начнем думать, на каких условиях будем работать».

   Петроградская ассоциация промышленников, столкнувшись с произвольными решениями рабочих о продолжительности рабочего дня и присвоением ими права увольнять управляющих, приняла важное и разумное решение: проконсультироваться с Советом и решить дело миром. Иметь дело с фабрикантами, привыкшими к тому, что на своем предприятии они являются полными хозяевами, было нелегко, но против революции они оказались бессильны. 2 марта центральный орган российской торгово-промышленной буржуазии, Совет съездов представителей торговли и промышленности, предупредил весь торгово-промышленный класс страны и все его организации о «необходимости уступок», одновременно призвав «забыть партийные и общественные разногласия и сплотиться вокруг Временного правительства».

   По соглашению между Петроградским советом и ассоциацией промышленников наконец были созданы арбитражные органы с равным участием владельцев фабрик и рабочих. За фабричными комитетами официально признали право представлять интересы рабочего коллектива во время переговоров с владельцами фабрик и органами государственной власти. Но главным достижением стало немедленное и безболезненное введение восьмичасового рабочего дня.

   Это важное завоевание Совета было встречено с огромным энтузиазмом. Оно обеспечило Совету беспрецедентную популярность среди рабочих, надолго повысило его авторитет и облегчило выполнение предыдущего решения о возвращении к работе, которое крайне левые (особенно большевики) уже пытались сорвать. Возглавлял сопротивление Организационный комитет Московского района Петрограда: он отложил окончание всеобщей забастовки на несколько дней в знак протеста против отказа позволить решать этот вопрос самим районам и промышленным предприятиям. Фабрика «Динамо» вновь и вновь повторяла, что «не подчинится Совету и не будет сотрудничать с ним», так как всеобщую забастовку нельзя прекращать, пока прежняя власть не уничтожена полностью и не приняты меры для окончания войны; в настоящих условиях возврат к производству средств мировой бойни для рабочих неприемлем. Однако все эти попытки оказались безуспешными. Во время первой баллотировки тысяча сто семьдесят делегатов против тридцати проголосовали за немедленное возвращение к работе; во время второй против возврата к работе проголосовало всего пятнадцать человек.

   Последующие события подтвердили правильность этого решения. Оглушительная победа советской демократии в вопросе о восьмичасовом рабочем дне должна была вызвать контратаку. Многие фабриканты были недовольны соглашательской политикой Петроградской ассоциации промышленников. Они снова начали энергичную подрывную кампанию, объединившись с теми, кто был недоволен переворотом, но боялся выступать открыто и жадно ждал первых признаков раскола в лагере победителей.

   Современник пишет об этой антисоветской кампании:

   «Агитация велась на каждом углу. В течение последних десяти дней [марта. – Примеч. авт.] на улицах, в трамваях, в общественных местах можно было видеть рабочих и солдат, яростно споривших между собой. Доходило до физических стычек. Положение становилось все более тревожным.

   Конечно, рабочих обвиняли в чрезмерных требованиях, в абсолютном нежелании работать и в игнорировании интересов фронта. Как ни странно, главной причиной волнений стал восьмичасовой рабочий день. Любители ловить рыбку в мутной воде спекулировали на том, что мужик в серой солдатской шинели якобы не способен понять это требование пролетариата. На фронте или в деревне таких требований не предъявляют. А эти фабричные лодыри, не желающие работать, наслаждаются жизнью, пока другие гниют в окопах!

   Солдаты требовали передать им управление фабриками и даже угрожали рабочим репрессиями. «Ужо погодите, – слышалось повсюду, – мы придем в цеха и покажем вам, где раки зимуют. Поставим за спиной каждого лодыря солдата с ружьем, и если что не так...»

   И верно, на фабрики начали приходить вооруженные солдаты, проводившие осмотры и применявшие силу. С этой целью в город начали прибывать группы солдат из ближайших гарнизонов и даже из действующей армии. «Натравливание одной части народа на другую» едва не достигло своей цели. Серьезных эксцессов можно было ждать с минуты на минуту»2.

   Какие чувства это вызывало на фронте, видно из отчета комитета 1-го армейского корпуса. Командир корпуса генерал Булатов направил всем командирам полков следующую телеграмму:

   «Белья нет: оно будет доставлено только в середине апреля, да и то в половинном количестве; нет обмундирования, оно не доставлено из тыла; табак тоже не подвезли. Объявите все это солдатам, объясните, что рабочие в тылу работают очень мало. Дисциплина в полках зависит исключительно от ваших действий».

   Комитет расценил эту телеграмму как попытку натравить солдат на рабочих. Особенно подозрительной показалась ему фраза о необходимости поддержания «дисциплины в полках». Спрашивается, для чего она была нужна?

   Слухи множились и оказывались лживыми. Две известные московские газеты, «Русское слово» и «Русские ведомости», сообщили, что гарнизон Царского Села, состоящий из 75 000 штыков, протестовал против введения восьмичасового рабочего дня.

   И тут проявилось истинное значение решения Совета о немедленном возвращении к работе, несмотря на большевистскую демагогию. Совет разрешил работодателям с согласия фабричных комитетов увеличивать продолжительность рабочего дня с оплатой сверхурочных. Представители Совета встречали все солдатские делегации, провожали их на фабрики и предлагали самим убедиться, что рабочие находятся на своих местах и не отлынивают от работы под предлогом продолжения революции; случайные перерывы объяснялись отсутствием сырья или топлива; восьмичасовой рабочий день означал не отказ от изготовления боеприпасов и амуниции для фронта после восьми проработанных часов, а всего лишь дополнительную плату за сверхурочное время. Советская демократия вела активную контрпропаганду с помощью публичных заявлений солдатских делегаций, посещавших фабрики, совместных митингов рабочих и солдат, резолюций и воззваний рабочих к солдатам, посылки агитаторов в казармы и т. д. В этом отношении характерной является резолюция Минского съезда фронтовиков, гласившая, что «буржуазия клевещет на рабочих». В результате первая атака на советскую демократию была успешно отбита; двухнедельный раскол между рабочими и солдатами закончился тем, что армия поняла вражеский маневр, предпринятый с целью разжечь пламя братоубийственной вражды в самой революционной цитадели и таким образом покончить с революцией.

   Введение восьмичасового рабочего дня позволило Совету одержать тройную победу. Во-первых, оно было большой уступкой со стороны работодателей. Во-вторых, оно повысило авторитет Совета и подорвало позиции ультралевых, демагогически призывавших действовать анархически, без руководства «рабочего парламента». В-третьих, оно укрепило связь рабочих и солдат, которую пытались разорвать тайные враги обоих.

   Но у первых победоносных шагов советской демократии было два недостатка.

   Во-первых, соглашение о восьмичасовом рабочем дне было чисто местным, петроградским достижением. Утвердить его в масштабах всей страны можно было только правительственным декретом, а для этого требовался совсем другой состав Временного правительства. В Москве ничего подобного не было; московские предприниматели заявили,