— О чем вы хотели поговорить, Элизабет?

Всякий раз, когда он называл меня выдуманным именем, мне становилось не по себе. Мне всё время чудилась насмешка, когда он произносил «Элизабет». Даже «Лилибет» из уст Черити звучало нежнее.

— Завтра хочу сходить на рынок… — начала я.

Без дальнейших расспросов он достал из ящика стола знакомый мне кошелёк.

— Здесь двадцать пять золотых, что вы вернули в прошлый раз, — сказал де Синд. — Возьмите.

Я могла только мысленно попенять ему за подобную доверчивость. Богатые люди хранят свои капиталы в банке, или в тайнике. Но не в столе, где их может обнаружить каждый. С другой стороны… значит, хозяин дома уверен в своих домочадцах. И во мне тоже…

— Благодарю, мне хватит двух золотых, — сказала я, протягивая руку ладонью вверх.

— Как скажете, — де Синд достал из кошелька три монеты и вложил их мне в руку.

— Мне хватит двух золотых, — повторила я.

— Третья — для подстраховки, — сказал он. — Вдруг вы захотите купить шапку, чтобы не разгуливать по морозу голой головой. Чепец, знаете ли, в Монтрозе хорош только для летней поры.

Пальцы его коснулись моей ладони и задержались чуть дольше, чем требовалось, чтобы положить монетки. Пальцы были горячими, жесткими, но дотрагивались до меня удивительно нежно…

— Как ваши раны? — спросил он участливо, не торопясь убрать руку.

— Раны — слишком громко сказано, — ответила я и отправила монетки в карман передника, поскорее прервав прикосновение, которое и взволновало, и смутило меня. — Даже мозолей не натерла. Не считайте меня белоручкой.

— Не считаю, — откликнулся он эхом. — Что вы собираетесь купить?

Он имел право поинтересоваться, куда пойдут его деньги, но мне вопрос показался надуманным. То господин де Синд между делом вверяет мне пятьдесят золотых, а тут заинтересовался покупками на две монеты. На три, если быть точной. Но главной причиной был его взгляд, который молчаливо спрашивал, требовал, даже умолял о чем-то… Этот взгляд сковывал, заставлял терять самообладание, заставлял волноваться даже сильнее, чем от прикосновения…

— Куплю яиц, нутряного сала, масла, молока, а ещё — бутылку хорошего бренди, — сказала я, словно разбивая колдовские чары.

Де Синд встрепенулся, и теперь в его взгляде ясно читалось удивление — не сошла ли служанка с ума?

— Я не ослышался? — осторожно заговорил он. — Вы сказали…

— Вы всё верно услышали, — заверила я его. — Завтра я намерена купить все эти запрещенные продукты и использовать их по назначению.

— По назначению?

Мы будто играли в «эхо-эхо, отзовись», но это можно было объяснить тем, что я поразила господина де Синда своими словами в самое сердце.

Ещё бы! Скоромные продукты в пост! Что скажет сестрица Бонита?!

Я проявила милосердие и не стала испытывать терпение хозяина дальше, раскрыв свой план:

— Завтра я собираюсь сделать рождественский пудинг. Конечно, ему надо бы постоять около месяца, чтобы набрать полный вкус, но и так получится неплохо. До Рождества всего три недели, пора бы подумать о праздничном угощении.

— Пудинг на Рождество? — перепросил он.

Честное слово, мне захотелось похлопать его по щекам, чтобы привести в чувство.

— Пудинг, ёлка, подарки, — подсказала я ему. — Обычно об этом начинают заботиться заранее.

— Да, конечно, — пробормотал он и опять уставился на меня так, словно хотел съесть глазами.

— Мне можно идти? — не дожидаясь ответа, я попятилась к двери, снова прикрываясь подносом, как щитом.

Де Синд кивнул, но как-то нехотя, и наморщил лоб, словно собираясь с мыслями — о чем бы ещё поговорить.

Пока он не придумал новой темы для беседы, я открыла двери и выскочила за порог. Как бы там ни было — я не попадусь в ловушку второй раз. И пусть господин Лев смотрит, как милаха-котенок, пусть мурлычет и гладит лапкой — это ничего не значит. Птичка вылетела из клетки, и теперь меня никто не поймает.

Я быстренько собрала со стола посуду и унесла её в кухню. Пока Джоджо наводила горячую воду в корыте, чтобы перемыть тарелки и ложки, я поднялась вместе с Логаном на чердак, чтобы уложить мальчика спать. Я хотела помочь ему снять курточку и рубашку, но малыш прекрасно справился сам, одолев все десять пуговиц и аккуратно повесив одежду на стул, стоявший рядом с постелью. Но эта самостоятельность резанула меня по сердцу ещё сильнее.

— Когда я была маленькая, — сказала я, стараясь казаться весёлой, — мама всегда взбивала мою подушку, когда я укладывалась спать. Вот так… — я взбила подушку и подала Логану ночную рубашку и ночной колпачок. — А потом она подтыкала одеяло, — я дождалась, пока малыш улёгся в постель, и подоткнула одеяло со всех сторон, — и я чувствовала себя уютно, как птичка в гнездышке.

Ночной колпак — с поперечными белыми и голубыми полосами — придавал Логану трогательный и забавный вид печального гномика, но мне было совсем не смешно, хотя я улыбалась.

— И чтобы снились только хорошие сны, — продолжала я, наклоняясь над постелью, — малышей обязательно надо благословлять на ночь.

Я погладила Логана по голове, прошептав коротенькую молитву, а потом поцеловала его в лоб.

Мальчик вздрогнул, будто я ущипнула его. Я выпрямилась, а он продолжал смотреть на меня во все глаза.

— Спокойной ночи, малыш, — сказала я ласково. — Ты дома, и тебя никто не тронет. И не забывай, что ты ел чечевичный суп!

Я хотела сказать ещё что-то смешное, но тут губы Логана дрогнули, и он произнёс тихо — чуть слышно:

— Спокойной ночи… мамочка… — и заплакал.

Он стеснялся слез и уткнулся в подушку, чтобы я их не заметила.

Как можно было уйти?.. Как можно было оставить его одного на пустом чердаке?.. Логан не плакал, когда мальчишки забросали его снежками, перепугался, когда госпожа Бонита сулила ему все муки ада, но не проронил ни слезинки, а теперь…

Я села рядом с постелью на корточки и обняла мальчика, сама еле сдерживая слёзы.

— Всё хорошо, малыш, — шептала я ему жалкие слова утешения, а сердце жгло с каждой секундой сильнее, потому что господин Тодеу был прав. Я не имела права вмешиваться в дела этой семьи. Придет весна, и птичка-Миэль улетит. Её дом — в другом гнезде. А Логан останется… Эти несчастные, недолюбленные, запуганные и озлобленные дети останутся…

И он останется тоже…

«Когда вы уйдёте, нам придётся жить без вас», — эти слова прозвучали в моей памяти так ясно, что я оглянулась, готовая увидеть господина де Синда. Но на чердаке были только мы с Логаном. А снаружи доносился глухой рокот прибоя — сейчас он казался мне недовольным ворчанием.

Море было недовольно, и говорило мне об этом.