— У ЛУКОМОРЬЯ ДУБ ЗЕЛЕНЫЙ;

ЗЛАТАЯ ЦЕПЬ НА ДУБЕ ТОМ:

И ДНЕМ И НОЧЬЮ КОТ УЧЕНЫЙ

ВСЕ ХОДИТ ПО ЦЕПИ КРУГОМ…

Я рассказывала и слышала, как волкодлаки на деревьях потихоньку засыпают (и все ходит, и ходит вокруг зеленого дуба ученый кот, и звенит его золотая цепь), и в конце концов я оставалась наедине с солнцем, неудержимо пробирающимся сквозь лес брненских труб, крыш и церковных башен.

Но как только появлялись первые солнечные лучи, наступал, золотца вы мои, конец всем забавам.

Итак, стоило выйти солнышку, как мне приходилось спрыгивать со своего дерева и отправляться в город, обходить брненские окраины. Почему окраины, спросите вы? Хотя майор Руйбер и снабдил меня продовольственными карточками и протекторатовскими купюрами, напечатанными в Англии, так что нужды в них я не испытывала, о нет, однако, учитывая, как много пищи требовалось пяти волкам (в отличие от матушкиных пяти Львов, которые вообще не ели), я не решалась покупать все в одном-единственном магазине, где меня могли бы взять на заметку, и предпочитала прочесывать окраинные кварталы, но обойти все тамошние лавки я успевала только к обеду.

(Ох, как бы тогда, пятьдесят пять лет назад, порадовал меня какой-нибудь гигантский супермаркет, один из тех, каким пользуетесь вы, господа, я набрала бы полную тележку для волчьих глоток, а потом попросту переложила все в пакеты!)

После этого я с высунутым языком волокла все покупки в парк, развешивала сумки, полные еды, по деревьям и только затем могла растянуться на своем дубе.

Как вы, конечно же, заметили, я упомянула матушкиных Львов, причем, подозреваете вы, не случайно. А произошло, изволите ли видеть, следующее. Однажды ночью я ради разнообразия собрала свою стаю волков (или, если хотите, свой отряд быстрого реагирования) и пошла выгулять их по городу. Я рехнулась? — спросите вы. Или забыла, что мы все еще живем на осадном положении, введенном после покушения на рейхспротектора? Да нет же, господа! И я бы хотела, чтобы вы наконец-то усвоили, что законы осадного положения были одинаковы и для парка, и для улиц! Но суть волчьей натренированности как раз и заключалась в том, чтобы стремительно реагировать на опасные ситуации, возникающие как в парке, так и на улице. И я могла бы (но не буду, время поджимает) долго рассказывать о том, сколько раз появлялись ночью в парке патрули СС с овчарками и с каким молниеносным коварством расправлялись с ними мои волки, причем так, что нам это потом ничем не грозило.-Или же, случалось, за мной увязывался кто-нибудь, когда я возвращалась из магазинов, и не отставал до самого парка, а после о нем уже никто никогда не слышал. И эти блестящие стремительные наскоки тоже, разумеется, были составной частью тренировок. Одним словом, рядом со своими волками я чувствовала себя в полной безопасности даже и на ночных улицах.

И вот я собрала свою стаю, и мы отправились бродить по городу. Но случай любит иногда поиграть с нами — впрочем, откровенно говоря, не верю я, что это был случай, — и на Бегоунской (Реннергассе) мы встретились со стайкой Львов, которых как раз вывела проветриться моя матушка, рисковавшая не меньше нашего. Хотела бы я, чтобы вы посмотрели на то, как замерли волки и как замерли Львы и как две эти стаи радостно глядели друг на дружку с противоположных тротуаров, пока мы с матушкой обменивались через дорогу (причем чаще с помощью жестов, чем слов) искренними приветствиями, новостями, сплетнями, а также рецептами всяческих домашних вкусностей, которые так обожали мои волки. Надеюсь, вы не думаете, будто я не замечала, что волки с удовольствием познакомились бы со Львами поближе и что любопытство их так и распирало? Прямо идиллия, говорите? Верно, но поскольку время тогда было не идиллическое, мы предпочли продолжить путь.

Замысел Черчилля состоял якобы в том, что в нескольких немецких газетах должно было появиться объявление, в котором предлагались бы волкодлаки, т. е. безупречные в расовом отношении волки немецкого происхождения, способные проявить такую глубокую преданность, что корни ее уходят в германскую мифологию. Податель объявления настаивал бы на том, что потенциальные покупатели должны отличаться теми же расовыми и идейными чертами, что и продаваемые животные, в противном случае зверей им не продадут.

Английский премьер якобы надеялся, что подобное акцентирование внимания на расовой и идейной чистоте и вдобавок упоминание о германской мифологии пробудит любопытство и уважительный интерес у главы СС Генриха Гиммлера, известного в том числе и тем, что в замке Вевельсбург он создавал нацистский культ и нацистскую мифологию. Гиммлер представлялся Черчиллю той самой щелью, через которую можно просочиться в систему. А как только Гиммлер купит себе «оборотня», все уже будет зависеть только от самого животного.

Волк Генрих, предназначенный для Гиммлера (на самом деле СТАРШИЙ ЛЕЙТЕНАНТ СЕРГЕЙ АНТОНОВИЧ САМЧИХ), должен был выказывать Гиммлеру собачью преданность, а всем остальным — волчью гордость. Было совершенно исключено, чтобы Гиммлер не похвастался таким красивым, гордым и вместе с тем безмерно преданным ему животным Гитлеру, Герингу, Борману и Геббельсу. И странно было бы, если бы они тоже не захотели приобрести подобные экземпляры. А когда все пять волков окажутся каждый на своем месте, они одновременно получат сигнал придушить своих пятерых хозяев. И скорее всего сразу после смерти нацистских главарей власть окажется в руках тех недовольных гитлеровских генералов, что уже со времен поражения под Сталинградом знают, что Германия стремительно приближается к ужасной катастрофе, и потому пойдут на переговоры с союзниками и быстро покончат с войной.

План был разработан очень детально, но пока не делалось решительно ничего, объявление было давно подготовлено, но решение о его публикации все никак не принималось. Разногласия между советской и британской секретными службами все более обострялись. Недоверие Сталина росло. Майор Руйбер тайно сновал между Лондоном, Москвой и Берлином и бомбардировал меня зашифрованными просьбами еще немного потерпеть.

И вот матушка продолжала жить со Львами, а я — с волками, и жизнь эта была тяжелой не только зимой (когда волки рыли себе землянки под своими деревьями и старательно заметали за собой следы). По мере того, как шло время, а мое сосуществование с волками затягивалось до бесконечности, во мне стали потихоньку просыпаться мои учительские наклонности, которые, как мне казалось, я давно похоронила. И я, к своему ужасу, осознала, что мне мало только тренировать волков, то есть поддерживать те навыки, которыми звери уже овладели (еще когда были в Британии), лишь доводя их до пугающего совершенства, нет, я стала мечтать о том, чтобы обучить их чему-то новому.

Например, пению. Волкам-воинам, как вы знаете, было строго-настрого запрещено говорить на любом человеческом языке, но в результате длительной шифрованной переписки я выпросила у майора Руйбера исключение. Ведь петь и говорить — это не одно и то же! Ведь поют и те, кто не говорит: птицы и насекомые! Так что прежде чем они слушали свою колыбельную сказку, я слушала их хоровое пение. И с этой целью я обучила их русским, немецким, чешским, моравским и словацким песням. И хотя пели они совсем негромко, как мошкара по утрам, вы и представить не можете, как неслась эта песня над рассветными просторами парка на крыльях иркутских, бородинских и забайкальских мужиков.