В этой части страны Халаддину никогда раньше бывать не доводилось, и он с искренним интересом наблюдал за жизнью Шаратэгского ущелья. Горные тролли жили небогато, но держались с поистине княжеским достоинством; только вот гостеприимство их – на взгляд чужака – порою выходило за всякие разумные пределы и заставляло Халаддина испытывать острое чувство неловкости. Теперь по крайней мере ему стали понятны истоки той удивительной атмосферы, что царила в барад-дурском доме его университетского однокашника Кумая…

Тролли всегда селились большими дружными семьями, а поскольку на крутом склоне дом на три десятка персон можно строить одним-единственным способом – загоняя его в вертикаль, – жилища их являли собою толстостенные каменные башни высотою по двадцать – тридцать футов. Искусство каменной кладки, родившееся при возведении этих миниатюрных крепостей, сделало впоследствии выходцев из троллийских поселений ведущими градостроителями Мордора. Другим коньком троллей была металлургия. Сперва они открыли ковку железа, сделав тем самым оружие дешевым – а стало быть, общедоступным; дальше наступил черед железо-никелевых сплавов (большая часть тамошних железных руд относилась к числу естественно-легированных), и теперь мечи, висящие на поясе каждого здешнего мужчины, достигшего двенадцати лет, стали лучшими в Средиземье. Неудивительно, что тролли отродясь не знали над собою ничьей власти, кроме собственных старейшин: только полный псих может затеять штурм троллийской башни ради того, чтобы, уложив под ее стенами полдружины, забрать в качестве налога (или церковной десятины) десяток худосочных овец.

В Мордоре понимали это отлично, а потому лишь набирали здесь воинов – что немало льстило самолюбию горцев. Позднее, правда, когда основным их занятием стала добыча руды и выплавка металлов, товар этот обложили драконовскими налогами – но тем, похоже, все это была Божья роса: безразличие троллей к богатству и роскоши вошло в поговорку – так же, как их упрямство. Данное обстоятельство, кстати, породило известную в Средиземье легенду: будто бы те тролли, которых все знают, составляют лишь половину этого народа. Другая же его половина (в Закатных странах их ошибочно называют «гномами», путая с другим мифическим народом – подземными кузнецами), напротив, повернута на стяжательстве и всю жизнь проводит в тайных подземных галереях в поисках золота и самоцветов; они скаредны, сварливы, вероломны – ну, одним словом, во всем являют собою полную противоположность настоящим, надземным, троллям. Как бы то ни было, факт остается фактом: троллийская община действительно подарила Мордору множество выдающихся личностей, от военачальников и мастеров-оружейников до ученых и религиозных подвижников, но ни единого сколь-нибудь заметного представителя торгового сословия!..

Когда закатные союзники – в рамках «Окончательного решения мордорского вопроса» – успешно «зачистили» предгорья и принялись выкуривать троллей из их ущелий в Хмурых и Пепельных горах, они быстро уразумели, что сражаться с горцами – это тебе не коллекционировать отрезанные уши в Горгоратском оазисе… Троллийские поселки к тому времени сильно обезлюдели (множество мужчин полегли и в Эсгаротском походе, и на Пеленнорских полях), однако при войне в этих теснинах численность как таковая особой роли не играла: горцы всегда имели возможность встретить врага в самых узких местах, где десяток хороших бойцов могут часами сдерживать целую армию – пока установленные выше по склону катапульты методично размочаливают парализованную колонну. Трижды похоронив под рукотворными лавинами крупные отряды, вторгавшиеся в их долины, тролли перенесли боевые действия в предгорья – так что теперь в этих местах вастаки с эльфами по ночам не смели и носа высунуть из немногочисленных хорошо укрепленных пунктов. А в горные поселки, ставшие теперь партизанскими базами, постоянно стекался народ с равнин – раз так и так приходит конец, лучше уж его встретить с оружием в руках и не в одиночку.

Среди тех, кто объявился за эти недели в Шаратэге, встречались любопытнейшие персонажи. С одним из них – маэстро Хаддами – доктор познакомился в штабе Ивара, где маленький умбарец с пергаментным лицом и невыразимо грустными глазами трудился писарем, а время от времени дарил лейтенанту в высшей степени интересные идеи по части разведывательных операций. Маэстро был одним из крупнейших в стране мошенников и в момент падения Барад-Дура отбывал в тамошней тюрьме пятилетний срок за грандиозную аферу с авализованными банковскими векселями. Технических деталей ее Халаддин оценить не мог (поскольку в финансах не смыслил ни бельмеса), однако судя по тому, что одураченные негоцианты – главы трех старейших торговых домов столицы – приложили титанические усилия, дабы замять дело, не доводя его до суда и огласки, замысел и вправду был хорош. В разрушенном дотла городе перспективы на работу по специальности (сиречь – крупные финансовые махинации) были понятно какие, так что Хаддами извлек свое загодя прикопанное золотишко и подался на Юг – в надежде добраться до исторической родины, однако превратности судьбы, на кои столь щедро военное время, привели его вместо вожделенного Умбара к шаратэгским партизанам.

Маэстро был сущим кладезем разнообразнейших талантов, которые он, стосковавшись по общению с «интеллигентными людьми», с удовольствием демонстрировал Халаддину. Он, например, с немыслимой точностью имитировал почерки других людей – что, как легко догадаться, весьма ценно в его профессии. О нет, речь шла не о каком-то там примитивном воспроизведении чужой подписи, отнюдь! Ознакомившись с несколькими страничками, исписанными рукою доктора, Хаддами составил от его имени связный текст, при виде которого у Халаддина в первый момент закралась мысль: да я же небось сам это и написал – просто запамятовал, когда и где, а он нашел листок и теперь дурит мне голову…

Все оказалось проще – и одновременно сложнее. Выяснилось, что Хаддами – гениальный графолог, который по особенностям почерка и стиля составляет абсолютно точный психологический портрет пишущего, а затем фактически перевоплощается в него, так что тексты, которые он пишет от имени других людей, в некотором смысле аутентичны. А когда маэстро выложил доктору все, что узнал о его внутреннем мире, исходя из нескольких написанных строк, тот испытал замешательство, густо замешенное на страхе – это была настоящая магия, и магия недобрая. На миг у Халаддина возник даже дьявольский соблазн – показать маэстро какие-нибудь записи Тангорна, хотя он ясно понимал: это было бы куда большей низостью, чем просто сунуть нос в чужой личный дневник. Никто не вправе знать о другом больше, чем тот сам желает о себе сообщить, и дружба, и любовь умирают одновременно с правом человека на тайну.

Вот тогда-то его и посетила странная идея – дать Хаддами для экспертизы письмо Элоара, найденное среди вещей убитого эльфа. Содержание письма они с бароном разобрали по косточкам еще во время своего хоутийн-хотгорского сидения (надеялись найти в нем хоть какие-нибудь зацепки, как пробраться в Лориен), однако ничего полезного для себя так и не извлекли. И вот теперь Халаддин – сам не зная для чего – пожелал, пользуясь случаем, ознакомиться с психологическим портретом эльфа.

Результаты повергли его в полное изумление. Хаддами соткал из ломких завитков рунического письма образ человека в высшей степени благородного и симпатичного, может быть, излишне мечтательного и открытого до беззащитности. Халаддин возражал – графолог стоял на своем: он проанализировал и другие записи Элоара, его топографические и хозяйственные заметки – результат тот же, ошибка исключена.