слова Фихте, для нас примечательные тем, что являются гносеологическим императивом, которому следовали как сам Штейнер, так и Бердяев[283]: «Наблюдай за собой, отвращай свой взор от всего, что тебя окружает, направляй его внутрь себя – вот первое требование, которому ставит своему ученику философия». Но и пафос гносеологии зрелого Бердяева – как раз постепенное превращение субъекта в свой собственный объект, условием чего является переведение вовнутрь интенций «я»[284]. – Что же касается Штейнера, то именно Фихте подсказал ему такой гносеологический ход, который сделал Штейнерово учение о познании нетривиальным, более того – странным, не до конца профану понятным, – действительно, как бы «бездонным», посвятительно – «мистериальным» (К. Свасьян). А именно, исходной точкой своей гносеологии Штейнер, в соответствии с заветом Фихте, сделал познание «я» самого себя в процессе познания реальности, – ситуацию, когда познающий субъект выступает в роли собственного же объекта. То, что стало заданием для Бердяева уже в поздний период, Штейнером было изначально положено в основание «духовной науки».

Я не дерзну рассуждать о том, в чем заключались «духовные исследования» Штейнера, уже выросшего в оккультного Доктора, – каким усилием он достигал ви́дения эволюции Вселенной, «события Голгофы», кармических путей тех или иных индивидуальностей и т. д. Но сам Штейнер утверждал, что принципы оккультных наблюдений присутствуют уже в его гносеологии 1880 – 1890-х годов. Примечательно и то, что свою «Философию свободы» Штейнер ставил выше всех своих прочих трудов и в случае гипотетической катастрофы хотел бы видеть сохранившейся именно эту книгу[285]. Так вот, желая показать, что, вопреки Канту, имеется ситуация, когда существо познаваемого не отделено от познающего непреодолимым барьером, ранний Штейнер указывает на познание мыслящим субъектом своих же собственных мыслей. Ведь при этом человек наблюдает то, что произвел он сам, и «наблюдаемый предмет качественно тот же самый, что и направленная на него деятельность»[286]. По Штейнеру при наблюдении мышления дух человека зрит реальность также духовную; очевидно, что таким способом Штейнер хотел передать естественный для него опыт духовидения. «Кто наблюдает мышление, тот в процессе самого наблюдения живет непосредственно в духовном, несущем самоё себя сущностном бытии»[287], – речь у Штейнера идет о восприятии идеи вещи интеллектуальной интуицией: «Интуиция есть протекающее в чисто духовном сознательное переживание чисто духовного содержания»[288]. И именно дух, познающий дух же, свободен: он живет в своей собственной стихии и не обусловлен извне иноприродным ему предметным содержанием. «В мышлении мы совершенно не зависим от внешнего мира», – комментирует К. Свасьян представление Штейнера о мышлении, которое мыслит себя самоё: «познать истину» для молодого Штейнера означает «усвоить собственную мысль»[289]. Исследователь – симпатизант Штейнера – подчеркивает, что представление это нетривиально: оно – плод опыта сверхчувственного (с. 60), который постепенно разовьется в опыт антропософский – «духовно – научное исследование» «высших миров» и хроники Акаши.

В «Философии свободы» Штейнер сам признаёт, что наблюдение мышления мышлением же – «своего рода исключительное состояние», поскольку наблюдаемое – не объект, не предмет[290]. На мой профанный взгляд, здесь ситуация борона Мюнхгаузена, все же вытащившего себя за волосы из болота. Это трудный, воистину эзотерический момент гносеологии как молодого Штейнера, так и зрелого Бердяева, пришедшего своим путем к тому же – к познанию субъектом самого себя. Но разве императив «Познай самого себя» не преподавался не где попало, а в древних святилищах? Разве достижение этой цели – не удел мудрых? – Однако в «Философии свободы» Штейнер утверждает, что каждый в силах научиться наблюдать свое мышление и через это выступать в мир идей, мир духа. Именно став гражданином духовного мира, – и исключительно в нем, – человек обретает свободу. И в «Философии свободы» Штейнер вроде бы указывает на позитивный способ наблюдения собственного мышления. Если я все же «не могу наблюдать мое сиюминутное мышление» – актом воспринимать самый же акт, – я в состоянии сделать его своим объектом впоследствии, с возникновением временнóй дистанции, некоей вненаходимости (как выразился бы Бахтин). Однако при этом, насколько я могу судить, речь у Штейнера заходит уже об обычном научном познании. Вынося то или иное теоретическое суждение, ученый многократно обращается к своей первоначальной гипотезе, предваряющей теорию, всякий раз уточняя и углубляя гипотетическое предположение. Научное исследование – это всегда итерационная процедура, когда мышление исследует самоё же себя, серией последовательных приближений предвосхищая искомый результат. Это может быть и обыкновенный естественнонаучный опыт, и гуманитарное исследование, – наконец, и оккультная медитация. Кажется, Штейнер в «Философии свободы» подразумевает именно последнюю, поскольку в своем следующем, также значимом для гносеологии труде «Как достигнуть познаний высших миров?» подробно описывает метод оккультного созерцания.

Интересно, что основы оккультной гносеологии Штейнер обнаруживает у Фихте, когда комментирует в «Истине и науке» некоторые положения создателя «наукоучения». А именно, согласно Штейнеру, «в Наукоучении дело идет о том, чтобы пробудить то разумное [начало человека. – Н.Б.], которое было бы в состоянии подслушать «я» при этом построении мира [т. е. при полагании мира «не – я» деятельностью «я», постулируемом Фихте. – Н.Б.]. Тот, кто это может, кажется ему [Фихте. – Н.Б.] стоящим на более высокой ступени знания, чем тот, кто видит только построенное, готовое бытие» – т. е. «мир объектов» по Бердяеву[291]. Фихте, по Штейнеру, зовет учиться каким – то образом наблюдать сам акт познания, полагания мира творческим «я», а не только созерцать этот объектный мир, плод познавательной деятельности. Постигнуть познавательный акт – это «задача совершенно нового чувства». В 1813 году в одной из лекций Фихте произнес слова, которые, можно допустить, объяснили Штейнеру его собственный – Штейнера – эзотерический опыт. Фихте постулировал возможность «совершенно нового внутреннего орудия [т. е. органа. – Н.Б.] чувства, дающего новый мир, которого для обыкновенного человека совершенно не существует»[292]: «новый мир» – понятно, мир духовный; новые органы чувств, которым надлежит развиться в ходе эволюции человека, но которые у эзотерика у же пробуждены, суть чакры теософии. Я не возьмусь судить, насколько прав Штейнер, вычитывающий из метафизического дискурса Фихте оккультные положения. Мне важно то, что главную мысль своей «Философии свободы» – свидетельствование о собственном духовидческом, новом опыте познания – Штейнер выразил, прибегая к толкованию текстов Фихте. Но еще интереснее то, что в этом месте Штейнеровой «Философии свободы» встретились и протянули друг другу руки: Фихте, почувствовавший, что «основание бытия» надо искать скорее в акте познающего «я», а не в положенном этим актом «не – я»; Штейнер, которому открылась историческая задача, поставленная перед человеком ХХ века и состоящая в самопознании; и наконец Бердяев, чей жизненный и философский путь также был самопознанием и который тоже в творческом же акте увидел возможность прорыва в духовный мир и еще при жизни ощутил веяние тайной свободы.

Прежде