чем сосредоточиться на гносеологии Бердяева и проследить за превращением в ней познания в гнозис, мне хотелось бы завершить рассмотрение гносеологии раннего Штейнера. На мой взгляд, он описал процесс медитативного – медленного мысленного погружения в предмет познания, – постепенного уточнения первоначальной гипотезы: каждый шаг этой «итерационной» процедуры заключается в мысленном наблюдении результата шага предыдущего, – наблюдении, высвечивающем новые аспекты уже обозначившейся предметной идеи. Каждому исследователю, сосредоточенному на той или иной научной теме, знакомо отрадное чувство того, что предмет изучения, при пристальном и длительном всматривании в его умным зрением, мало – помалу начинает сам раскрываться навстречу исследовательской интенции. Такая «медитация» основана, действительно, на «аристотелевской» вере в то, что мысля о мысли о предмете, мысля о его идее, мы, собственно, и мыслим о предмете как таковом. Если угодно, можно допустить, что при этом мы выходим в мир идей, приобщаемся к гармонии вселенского Логоса и даже обретаем свободу. Однако это совсем не обязательная и в моих глазах даже излишняя мифологизация вещей профанных – психологических. И я оставлю без комментариев главный момент познавательного опыта по Штейнеру, который он сам считал «исключительным состоянием», требующим высшего развития человека, – обращение субъекта на самого же себя. Быть может, здесь исток Штейнеровой «мистерии», – для меня это проблема, нечто загадочное. И по – видимому, это ключевое положение гносеологии Штейнера зацепило при чтении «Die Philosophie der Freiheit» Бердяева, от природы склонного к рефлексии самопознания, – зацепило это самое таинственное превращение субъекта в свой собственный объект: Бердяев помнил о том, что иерофанты древности помещали соответствующий лозунг над вратами своих святилищ.

О том, что Штейнер в «Философии свободы» навстречу кантовскому рационализму и агностицизму выдвинул именно концепцию медитативного познания, свидетельствует уже тот факт, что в основу антропософской духовной практики положен как раз принцип медитации. Тип оккультных медитаций общедоступно преподан Штейнером в книге 1905 года «Как достигнуть познаний высших миров?» – в разделе «Ступени посвящения», чтó уже само по себе примечательно. Штейнер показывает, как посредством «гётевского» вдумчивого созерцания, т. е. медитации, прийти к углубленному познанию объекта. Предмет исследования выбран Штейнером с глубоким расчетом: это растительное семя, символическое зерно Элевсинских таинств и евангельских притч. Положив такое семечко перед собой, духовный ученик, во – первых, должен отдаться зрительному наблюдению и описать про себя форму, размер, цвет зерна; в «Философии свободы» этот познавательный этап обозначен как восприятие. Затем ученик должен перейти ко второму этапу – размышлению, т. е. углублению в такую мысль: «Из этого семени, если посадить его в землю, возникнет сложное растение»[293]. При этом необходимо сосредоточиться на следующем положении: «В настоящем семени содержится нечто невидимое», которое «превратится впоследствии в видимое растение», явившись «в образе и красках» (там же). Это представление, оформленное в мысль, надо прочувственно усваивать, внедрять в душу. И вот, по Штейнеру, настанет момент, когда и впрямь «невидимое сделается видимым» для наблюдателя. Обращенная на семя интенция извлечет из него «невидимое» – спящее в нем жизненное начало, которое, очутись зерно в почве, силами земли и солнечного света претворит его в растительный побег. Эзотерический ученик воспримет семя «как бы заключенным в маленьком световом облаке», «особого рода пламени». Восприятие это, подчеркивает Штейнер, имеет «чувственно – духовную» природу, так что лишь условно можно сказать, что это «пламя» фиолетовое внутри и голубоватое по краям. Штейнер имеет в виду то, что в данной медитации (к которой примыкает вторая медитация, обратная первой – размышление о взрослом растении, которое завянет, умрет, но исчезнет не до конца, сохранив свою жизнь в семенах) меняется не объект, но созерцатель – субъект, у которого подобные упражнения пробуждают и развивают органы духовного восприятия, обычно находящиеся в латентном состоянии. Штейнер называет «духом» цветовые ауры – эфирные тела зерна и растения, которые становятся доступными для утонченного человеческого восприятия. Конечно, это совсем не «дух» в бердяевском контексте, также и в традиционно – церковном, – семантика этого слова вообще невообразимо пестра.

Но ви́дение аур – конечно, не самоцель Штейнеровых медитаций. Это лишь первые шаги посвящаемого к тому, чтобы «постепенно, через собственное восприятие, проникнуть в тайну рождения и смерти». «Для духа рождение и смерть суть лишь превращения»[294]: Штейнер хочет сказать, что идущий по эзотерическому пути сам на опыте убедится в том, что для профана – лишь предмет веры. Таково сущностное познание по Штейнеру, мало – помалу, в ходе его становления, выдвигаемое им навстречу кантовской гносеологии. В процессе этого познания обнаруживаются не загадочные «вещи – в – себе» Канта, не «идеи» Платона – языческие божества, зримые посвященными в таинства Элевсина[295]: «вещи раскрываются ему [эзотерику. – Н.Б.] не только в своем настоящем бытии, но также и в самом возникновении и прехождении»[296]. Две обсужденных мною медитации, если верить Штейнеру, убедят духовного ученика в существовании незримо – тонких тел растений. Так неожиданно – оккультным гнозисом – обернулось то философское стремление к бытию, которое роднит Р. Штейнера с мыслью его русских современников.

Бердяев высоко ценил раннюю гносеологию Штейнера (три «до – теософских» труда последнего): в примечаниях к бердяевской книге 1916 г. «Смысл творчества» указано на следующие Штейнеровы «очень интересные и верные гносеологические идеи»: «Познание имманентно бытию, идеи живут внутри природы как ее творческие силы, познание истины есть жизнь в истине»[297]. Там же Бердяев приводит исключительно близкую ему выдержку из «Истины и науки» Штейнера, где последний «очень удачно выражает творческую природу познания истины». «Задачей познания, – сказано у Штейнера, – не является повторение в форме понятий чего – то уже имеющегося в другом месте, но создание совершенно новой области, дающей лишь совместно с чувственно – данным миром полную действительность. ‹…› Человек ‹…› является деятельным сотворцом мирового процесса ‹…›"[298]: этот пассаж выглядит скорее даже по – бердяевски, нежели в духе Штейнера благодаря метафизическим в нем вкраплениям (ранний Штейнер – все же немецкий философ! – до конца порвать с метафизикой не мог). Но уже в книге «Как достигнуть…» обнаруживается разрыв между двумя гносеологиями. Предмет познания, оказывающийся в конце концов «духовным», для Штейнера всегда объект – всегда предстает перед познающим как внеположная данность, нимало не зависящая от субъекта. И в Фихте Штейнера как раз не устраивало увлечение «полаганием» мира субъектом и умаление в акте познания роли объективной данности («Истина и наука»). Для Штейнера – оккультиста речь всегда идет о познании тайн объективного мира, о чем прямо говорится в «Как достигнуть…»: «Все дело в том, чтобы не я по своему произволу создавал себе созерцания, но чтобы действительность творила их во мне»[299]. Штейнер – эзотерик сохраняет верность методологии естествознания, пускай и в варианте Гёте, тогда как Бердяев впоследствии ограничит свою гносеологию областью духоведения[300],