– А твое нет? – проскрежетал голос, похожий на женский, звучавший так, будто кто-то взял нежный девичий голосок и проехался по нему плотницким рубанком. – Секаранд давным-давно с тобой разделался, но ты опять здесь, цепляешься к нам, добрым людям, будто язва морального разложения…

– Все лучше, чем бородавка! – заорал чародей, убитый Секарандом в Скорбном Миноре много лет назад. – Я чую твою вонь, ведьма Дерьюга! Жертва разъяренных саламандр – иначе твое назойливое присутствие никак не объяснить…

– А ты, Вивисет? Секаранд отправил тебя в столь надежную могилу, что даже памяти о тебе не осталось! Так почему…

– Погодите, погодите! – крикнул мастер Балтро. – Хочу спросить вас всех: кто-то еще чует поблизости собственную плоть?

Из многочисленных ртов лича вырвался негромкий хор утвердительных возгласов.

– Я так и знал! – воскликнул мастер Балтро. – Нужно найти…

– Как человек благородного происхождения, – отозвался кто-то еще, – заявляю, что в первую очередь нужно найти мою личность.

– Кто ты такой, во имя Худовой пыли?

– Я господин Хум-младший из Скорбного Минора! Родственник самого короля! И я тоже чую близость некоей крайне важной моей части – прямо на этом корабле!

– Крайне важной? Что ж, по крайней мере, это точно не мозг. Скорее уж свиное рыло.

– Кто это сказал? – требовательно вопросил господин Хум-младший. – Да с тебя кожу живьем сдерут…

– Слишком поздно, надменный хлыщ. С меня ее уже содрали, и прежде чем кто-то спросит – нет, я не из Скорбного Минора. Собственно, я никого из вас не знаю. Не уверен даже, знаю ли я самого себя.

– Гвозди… – начал бывший чародей Вивисет, но его прервал голос незнакомца:

– Я ни из каких не гвоздей, будь они прокляты, но, клянусь, я чувствовал, как явились вы все, включая того, кто отказывается говорить, что, может, и к лучшему. Полагаю, я был на борту задолго до любого из вас, хотя не могу сказать, насколько давно тут нахожусь. Но я точно предпочитал мир и покой, которые царили тут до вашего появления.

– Да что ты о себе возомнил, гордец…

– Оставь его, Дерьюга, – велел Вивисет. – Только подумай, какая у нас появилась возможность! Мы мертвы, но вернулись, и еще мы чертовски злы…

– Но почему? – уныло поинтересовался мастер Балтро.

– Почему мы злы? Ну и дурак же ты! Как смеют другие быть живы, когда мы мертвы? Это нечестно! Величайшая несправедливость! Мы должны убить всех на борту. Абсолютно всех. Сожрать их!

Души яростно завопили в знак согласия. Губы шевелились с разной степенью успеха, пытаясь выразить охватившую всех жажду крови и ненависть ко всем живущим. Все рты, усеивавшие жуткое бесформенное тело лича, ухмылялись, рычали, жадно облизывались и посылали поцелуи смерти, будто обещания любви.

В это мгновение из люка с грохотом, отдавшимся вдоль всего киля, свалилось нечто огромное. Послышались новые голоса, на этот раз более тонкие, болезненные, умоляющие. А затем в наступившей относительной тишине раздалось лязганье и щелканье челюстей.

– Это… та тварь! – в ужасе прошептал Вивисет. – Которая за нами охотится!

– Я чую селезенку! – взвизгнул господин Хум-младший. – Мою собственную селезенку!

Наконец дал о себе знать тот, кто до этого молчал – на самом деле всего лишь из-за замешательства и непонимания всех этих странных языков. Звериный рев жорлига заставил души спрятаться в складках холодной плоти и столь же холодных потоках крови внутри состоящего из множества частей тела лича, онемев от страха.

Бессвязные мысли жорлига метались подобно яростной буре. «Жрать! Терзать! Бежать! Плодиться! Жрать-терзать-бежать-плодиться!»

Одиннадцать рук лича вознеслись ввысь, ободранные кровавые пальцы согнулись подобно когтям, мышцы напряглись, будто тетивы взведенных арбалетов. Готовая к схватке тварь развернулась кругом, навстречу чудовищу, ползущему к ней по деревянному настилу.

Чудовище тащило за собой нечто бившее по доскам ногами в сапогах и в панике пытавшееся вырваться.

– Моя селезенка! – снова закричал господин Хум-младший. – Оно хочет меня съесть!

«Жизнь подобна моллюску, – как-то сказал Пташке Пеструшке ее отец. – Годами цедишь дерьмо, а потом какая-то сволочь вскрывает тебя и отправляет в свой клятый рот. И конец всему, прекрасная жемчужина. Конец всему».

Они жили возле озера. Отец всю жизнь вел войну с семейством енотов за устричные отмели, которые обносил заборами и сетями: он делал все возможное, чтобы прогнать этих полосатых воришек, посягавших на источник его дохода. Сообразительностью и хитростью еноты явно превосходили папашу, сведя его сперва с ума, а затем и в могилу.

Глядя на безжизненное, искаженное в последнем яростном крике лицо отца, Пташка Пеструшка, носившая в ту пору куда более благозвучное имя, представила себе, что ее будущим может стать та же война, которая убила папашу. Единственное ее наследство, ожесточенное противостояние без малейшей надежды на победу. Ну и что это будет за жизнь?

Процеживание дерьма, не иначе.

Тогда ей было пятнадцать. Забрав свои нехитрые пожитки из хижины, стоявшей на сваях посреди топкой равнины, – своего родного дома, – она отправилась по Ракушечному тракту, в последний раз пройдя по этой унылой дороге в город Побор, где они с отцом когда-то продавали свой улов. Побор как город не представлял собой ничего особенного. Внутренняя стена окружала скромное пространство, которое город занимал двадцать лет назад, а что касается новых, возведенных за укреплениями зданий, то ни одно из них не было выше двух этажей.

Возьмите палку и воткните ее глубоко в грязь, там, куда достигают волны прилива в спокойный день, а потом придите через неделю или две – и увидите, что вокруг палки с одной стороны наросла груда ила, а с другой образовалась небольшая ямка. Если не налетит буря и не унесет палку, груда будет увеличиваться, а яма понемногу заполняться.

Именно таков был город Побор: каменная крепость посередине вместо палки, и медленный, но постоянный приток из окрестностей народа, оседающего вокруг крепости, как это обычно бывает. Десяток лет жалкой войны, вынудившей построить укрепления, а потом время «унылого мира», как говорили солдаты, описывая долгие бессмысленные учения и охрану границ, до которых никому не было никакого дела.

Нет, Пташка вовсе не против была стать солдатом. Ее вполне устраивали полубезумные товарищи по отряду – Густ Хабб, Биск Молот, Подлянка и Лишай. И естественно, Хек Урс, с которым она в конце концов стала делить постель – как от скуки, так и ради плотского удовлетворения, хотя ничто не могло столь успешно прогнать скуку, как откровенная низменная похоть. И почему только мир был полон скучающих женщин – замужних или пребывающих в ином союзе, – если очевидное решение буквально находилось у всех перед глазами, в любой встретившейся по дороге лачуге?