Странный ей снился сон. Она видела себя в освещенной ярким искусственным светом галерее, похожей на длинный узкий коридор. В коридоре нет ни одной двери, только в конце его виден теплый живой свет. Там, кажется, и есть дверь. Открытая. Единственная. Спасительная.

Будто кто-то толкает ее в спину – надо быстрее дойти до двери, надо выйти из этого страшного коридора. Но чем быстрее она идет, тем дальше и дальше отодвигается спасительная дверь. Мертвенный люминесцентный свет становится ужасающе ярким, режет глаза…

Вдруг она замечает, что стены коридора совсем не голые, как ей показалось вначале. На них висят портреты ее любимых классиков. Большие, объемные, в красивых золоченых рамах. Надо бы остановиться, всмотреться…

Что-то странное, жутковатое есть в этих портретах. Вот Александр Сергеевич чуть развернул в ее сторону свой необычный профиль, обдав холодной высокомерной улыбкой. А вот, глядя на нее в упор, сердито свел широкие седые брови Лев Николаевич. Во взгляде же Федора Михайловича ясно читается болезненное равнодушие, скрывающее тяжелую неприязнь. Даже любимый Антон Павлович неодобрительно блеснул своим пенсне, внимательно проводив Соню грустными глазами.

И вот уже настоящая паника охватывает ее сонную душу. Надо бежать, бежать скорее по длинному коридору, стараясь не вглядываться в эти живые портретные лица. Они недовольно смотрят вслед, прожигают неприязнью спину. Сердятся. Выталкивают. Изгоняют. Но до выхода еще так далеко, и сколько ни беги, а он все не приближается…

Проснулась она от звонка. Испуганно оторвала голову от подушки, торопливо придавила пальцем кнопку будильника, стрелки которого показывали половину седьмого утра. Потом сообразила, что звонит телефон. В комнате было совсем светло, за окном весело и привычно щебетали птицы. Прежде чем схватиться за телефонную трубку, Соня лихорадочно потрясла головой – приснится же такое, честное слово! Хуже самого худшего кошмара. Лучше уж пусть бредовые литературные тексты во сне сочиняются, чем этот кошмар через себя пропускать.

Звонила Майя. Услышав ее голос, Соня улыбнулась, еще раз встряхнула головой, прогоняя остатки кошмара.

– Ну что, Сонь? Как там у вас?

– Да нашлась, нашлась наша пропажа! Игорь ее привез ночью. Все в порядке. Сашка хотела тебе позвонить, да я не разрешила. Поздно уже было. Я, знаешь… Я вот что хотела тебе сказать… Спасибо тебе.

– Да за что? – изумилась Майя.

– Даже не знаю за что. Вернее, не знаю, как это правильно сформулировать. За то, что во мне все перевернулось в одночасье… В общем, мне стыдно за себя, я действительно не умела любить своих детей, ты права. Теперь все, все будет по-другому!

– Ну что же, рада слышать… – осторожно проговорила Майя. – Только ты не очень-то в эйфорию впадай, ладно? Так не бывает: вчера не любила, а сегодня полюбила. Это очень длинный путь, Соня. Надо себя ой как переделать, все в себе перелопатить… Может всей оставшейся жизни не хватить, а ты еще и полшага не сделала!

– Да, я понимаю, – согласилась Соня. – Вот с сегодняшнего дня и начну, сделаю эти полшага. Я способная, я сумею! Ты мне только помоги немножко, самую малость.

– Нет, – заявила Майя, заставив Соню похолодеть. – Помогать не буду. Ты им мать, а не я. Дружить – буду, а помогать – нет. Хотя… Один простой совет я могу дать. Хочешь?

– Конечно!

– Ты заглядывай им в глаза почаще, ладно? Там все написано. Если они тебе до конца поверят, все в них прочтешь. И хорошее, и плохое. И, кстати, насчет плохого. Приготовься, что тебя на этом пути еще множество всяческих неприятностей ждет…

Соня слушала, часто кивая и вытирая бегущие по щекам слезы. Да, конечно же. Такое простое материнское занятие – глянуть ребенку в глаза. Даже звучит обыденностью. Почему же ей, чтобы научиться этой мудрой и счастливой обыденности, пришлось пройти через боль потери и ужас перенесенного потрясения? Если так, то будь благословенна эта боль. И потрясение. И потеря. И несколько последних окаянных дней – тоже.

– Эй, ты что там, плачешь, что ли? – в голосе Майи слышалось недоумение. – А сейчас-то почему?

– Не знаю… Представляешь, мне сегодня такой странный сон приснился, будто от меня классики отвернулись… Будто прогнали меня от себя. Смешно, правда?

– О господи… – выдохнула в трубку Майя. – Да и хорошо сделали, что отвернулись! Считай, что они таким способом тебя в земную жизнь прогоняют. В жизнь, к детям! Не нужна им, значит, твоя любовь. А детям – нужна. Хороший сон! Как говорят, в руку.

– А еще… Мне Игорь вчера сказал, что Мишка все время врала про свою учебу. Никакая она не отличница. Представляешь, ей казалось, что я ее за это презирать буду… Что же она в душе-то выстрадала, бедный мой ребенок!

– А-а-а… – протянула Майя. – Вон в чем дело. Ну тогда плачь. Об этом стоит поплакать. А вообще – я бы тебе сейчас этого удовольствия не посоветовала. Силы беречь надо. Как я поняла, скоро Мишу будем замуж отдавать?

– Ну да…

– Что ж, замечательно! По нынешним временам дитю свадьбу справить, как полжизни прожить… Это тебе не Наташу Ростову на бал собрать, при нынешних-то ценах! А потом… Потом нам с тобой предстоит жить бок о бок с Сашкиным стриптизом. А это испытание не для слабонервных, я думаю. Так что кончай киселиться, у тебя на это просто времени нет! Вытирай свои слезы и приступай к новой жизни. Только помни, что все и сразу никому никогда не дается. Жизнь штука сложная, но ее жить надо, а не наблюдать и не придумывать из стеклянного домика, если выражаться твоими образами, дорогая моя Соня…

– Нет уж, все, – решительно заявила Соня. – Не надо мне больше никаких образов. Хватит с меня. Буду жить реалиями.

– А помнишь, ты мне еще про один свой сон рассказывала? Ну, где ты все пишешь, пишешь какой-то сумбур…

– Ну да… И что?

– А то. Выходит, и этот сон тоже в руку. Так что пиши!

– Что писать?

– Роман своей новой жизни. С чистого листа. Все мы в этом смысле писатели. Все земные люди. Каждый – классик своей собственной жизни. И дай тебе бог, чтобы никакого сонного сумбура в твоем романе и близко не было!

Отсмеявшись, они одновременно положили трубки. Соня прошла на кухню, закурила первую за это утро сигарету. Посмотрела в окно.

Да, пора начинать новую жизнь. С первой страницы, с самых простых и обыденных дел. Сейчас, например, надо приготовить завтрак. Скоро проснутся ее девочки. Она вместе с ними сядет за стол и скажет Мишке, старшей своей дочери, что не нужен ей никакой красный диплом, что она очень любит ее, милую добрую тихушницу. Потом скажет Сашке, средней своей дочери, как гордится ее красотой и талантом, и верит ей, и всегда будет рядом, что бы ни случилось на выбранной ею дороге… А для Машеньки она приготовит горячее молоко с медом и маслом, и та будет сидеть у нее на коленях, пыхтеть-капризничать. Она непременно сделает так, чтобы дочь не боялась пыхтеть-капризничать! И все они дружно будут уговаривать ее выпить это молоко, одновременно обещая и почитать книжку про Робинзона Крузо, и не водить в садик, и купить новую куклу, и новые красивые ботинки, в которых можно будет бегать по лужам… Все у нее получится! Непременно получится! Потому что она не отдаст больше в нелюбовь своих дочерей – Мишку, Сашку и Машку, свою веру, надежду и любовь. Ведь она мать их – Софья!