Наверно, то, что она мне приносила, когда я болел, не совсем была дрянь. Эми просто иначе готовить не умела. Наверно, эта их собака за лошадями с их навозом гонялась только ради спорта. Я…

Ну почему он не приперся вовремя? Черт, она, считайте, и не дышит почти уже с полчаса, ей же трудно как не знаю что. Я-то знаю, как это трудно, и теперь сам попробовал не дышать, потому что мы с нею всегда все делали вместе и…

Вот он.

Сетку на передней двери я запер, чтоб он не смог просто взять и войти. Чтоб я услышал, как он дергает ручку.

Я два раза сильно пнул ее в голову, и она отскочила от пола, юбка сползла с лица, и я понял, что подозрений Эми не вызовет. Она умерла вечером в… А затем пошел и открыл дверь, и впустил его в дом.

Пихнул ему пачку меченых двадцаток, сказал:

— Сунь в карман. Остальное у меня на кухне, — и пошел обратно.

Я знал, что деньги в карман он положит, — да и вы бы это знали, если помните себя детьми. Подходишь к кому-нибудь и говоришь: «На, подержи», а он, наверно, и сам такой номер откалывал: понимал, что ты ему даешь конскую какашку, колючую опунцию или дохлую мышь. Но если проворачиваешь быстро, он сделает все как ты скажешь.

Я провернул быстро и сразу пошел на кухню. А он — за мной по пятам, потому что не хотел, чтоб я слишком далеко от него убегал.

Лампочка там была тусклая, я уже говорил. Я стоял между ним и Эми. Он вошел за мной сразу и смотрел только на меня, больше никуда, и, когда мы зашли в кухню, я сразу шагнул в сторону.

Он чуть не наступил ей на живот. Нога даже, наверно, коснулась ее на миг.

Ногу он быстро отдернул и уставился на Эми так, точно глаза у него стальные, а она — магнит. Попробовал отвести, а они взяли и закатились, остались только белки; наконец ему удалось.

Он посмотрел на меня, губы у него затряслись, точно он на варгане играет, и он сказал:

— Йиииии!

Звук вышел уморительный — точно сирена прокручивается и никак завестись не может.

— Йииии! — сказал он. — Йииии!

Умора, да и только — и звук, и он сам.

Видали когда-нибудь таких никчемных джазовых певунов? Знаете, корячатся на сцене и так и эдак, а голоса не хватает? Они и назад перегибаются, свесив головы книзу, и руки тянут, даже ребра ходуном ходят и задница вихляется. Их как бы целиком колотит. Вот и он так же выглядел — все скулил и скулил уморительно, а губы тряслись девяносто раз в минуту, и глаза у него закатились.

Я как давай хохотать — ну умора же, ничего не мог с собой поделать. А потом вспомнил, что он натворил, и смеяться перестал — и просто обезумел… весь заболел.

— Сучье отродье, — сказал я. — Я хотел жениться на этой бедняжке. Мы с ней собирались убежать, а она тебя застукала, когда ты в дом лез, и ты попытался ее…

Я умолк, потому что всего этого он отнюдь не совершал. Но мог же. С такой же легкостью, как и не совершать. Мог, мерзавец, мог, да только он — как все прочие. Слишком приличный, слишком много из себя корчит — и потому ничего путного, ничего по тяжелой никогда не совершит. Зато будет кнутом надо мной щелкать, куда б я ни повернул, он там непременно окажется, чтоб я никуда не делся, как бы ни старался, вечно одно и то же: даже не дрыгайся, кореш, — но они, когда такое говорят, вечно кнутом щелкают. И они… он все это сделал, какой разговор; на себя я брать вину не собирался. Мне тоже палец в рот не клади, я тоже из себя корчить умею, как и они все.

Я тоже могу…

Обез… рассердился я, в общем, когда увидел, как он выпендривается: «Йиии!» — надо же, как он весь дрожит, как у него руки дрыгаются: а ведь ему не пришлось смотреть на ее руки! — как глаза у него закатываются. Ну вот надо такой спектакль устраивать? Это я себя должен так вести, только, ох! я ж не могу. Это их… его право — вести себя так, а мне надо сдерживаться и делать за них всю грязную работу.

Обезумел я как ненормальный просто.

Выхватил из-под газетки на столе нож и кинулся на него.

И поскользнулся там, где она лежала.

Я растянулся на полу, чуть не сшиб мужика, только он в сторону дернулся, и нож вылетел у меня из кулака.

С минуту я и пальцем шевельнуть не мог. Разлегся на полу, беспомощный, безоружный. Вот еще чуть-чуть — и к ней бы подкатился, и руками бы ее обхватил, и мы бы с нею вместе остались, как и было всегда.

Думаете, он бы рискнул? Схватил бы этот нож и всадил в меня? Раз плюнуть ведь, а? Ох, черт, ой нет, господи, нет, иисусе-христе, дева-мария и все святые скопом…

Нет.

Он смог одно — сбежать побыстрее, как они все и всегда. Я схватил нож и припустил в погоню за этим бессердечным ублюдком.

Когда я добежал до двери, он уже несся по тротуару: мерзавец взял неплохую фору. Когда я выбежал на тротуар, он уже был в добрых полуквартале от меня — бежал к центру города. Я кинулся за ним изо всех сил.

Быстро не получалось — из-за сапог. У меня тут многие знакомые и полусотни миль за всю жизнь пешком не прошли. Но и он бежал не быстро. Он как бы скакал, а не бежал и не шел, дергано так. Скакал и башкой своей мотал, волосы во все стороны. А локти по-прежнему к бокам прижаты, и руками все так же всплескивает, умора, и повторяет — только теперь громче, сирена у него разогрелась, — повторяет одно и то же, вроде как даже вопит:

— Йиии! Йиии! Йииииииииии…

Так он скакал, руками всплескивал и мотал головой, словно одержимый проповедник на собрании возрожденцев[13]где-нибудь в кустах.

— Йииииинь! — и пришел ко Христу, а вы все, жалкие грешники, тоже с Господом примиритесь, как пошел и примирился я.

Вот же подонок! Ну вот можно ли еще ниже пасть?

— УБИ-ВАЮТ! — заорал я. — Держите его, держите! Он убил Эми Стэнтон! УБИВА-ЮТ!..

Орал я во всю глотку и не затыкался. Стали хлопать окна и открываться двери. С веранд побежали люди. Тут он опомнился и перестал чушь свою молоть — хоть немного притих.

Выскочил на середину дороги и зашевелился проворнее. Но и я теперь бежал быстрее, потому что квартал был грязный, деловой район еще не начался, а сапоги для грязи и назначены.

Он заметил, что я нагоняю, и попробовал эти свои скачки со всплесками прекратить, но похоже было, что ему не удалось. Может, слишком много сил тратил на «Йиииии!».

— УБИЛИ! — орал меж тем я. — УБИ-ЛИ! Держите! Он убил Эми Стэнтон!..

И тут все завертелось до ужаса быстро. Это я просто рассказываю долго, потому что ничего не упускаю. Пытаюсь вам изложить, как оно все было, чтоб вы точно поняли.

Спереди, из делового квартала, на нас надвигалась как будто целая армия машин. И вдруг по всей улице точно гигантским плугом прошлись — все машины растолкало по обочинам.