Килиан совершил последнюю, самую отчаянную попытку совладать с собой. С тем темным и страшным, что удушливой волной поднималось с самого дна его души. Оказалось, что душа глубока, как океан, и там, во мраке и безмолвии, обитают такие чудовища, о которых боятся говорить в мире солнца. Теперь Килиан понимал почему…

— Руф, а кто так поработал над твоим ухом? — поинтересовался он, стараясь, чтобы голос звучал естественно. — Похоже, что его долго и упорно жевал какой-нибудь изголодавшийся тераваль.

В самом деле, правое ухо Руфа Кайнена, прикрытое обычно прядью длинных волос, было изуродовано рубцами и шрамами.

/Обернись! Посмотри мне в глаза! Тогда у меня не подымется рука… Я должен убедиться, что ты человек, но ты ведешь себя не по-людски. Да помоги же мне! /

— Не помню. Давно, наверное, случилось.

Руф так и не обернулся.

Килиан вздохнул. Поднял к небу страдающий взгляд. Небо было целиком и полностью поглощено собой и на крошечного человека где-то внизу не обратило ровным счетом никакого внимания.

/Ну что же./

Рука Омагры пригрозила зажатым в ней мечом. Кстати, странная жидкость на лезвии загустела еще больше и стала приобретать отчетливый зеленоватый оттенок. Но Килиана Кайнена это не заинтересовало.

Он вытащил из ножен раллоден и положил его поперек холки своего коня. Подождал. Руф славился звериным чутьем, и Килиан втайне надеялся на то, что обостренное восприятие не подведет брата и спасет их обоих.

Руф в этот миг думал: что же они тянут? Когда случится страшное и неизбежное, что отворит двери, ведущие из страны грез в реальность? А еще он думал о том, что сочинил песенку, завершил ее, но записать так и не успел. Это единственное, о чем стоит сожалеть.

Килиан почувствовал внезапный прилив сил — он мог горы своротить, не то что исполнить задуманное. Он поднял раллоден

/Руф не шелохнулся, словно обратился в изваяние, и даже его конь остановился внезапно, облегчая сыну Кайнена его… работу? (Но ведь убийства всегда были нашей работой.)/ и с размаху обрушил его на спину брата.

Доспехи были хороши, и какое-то время юноша чувствовал тугое сопротивление металла и кожи, слышал треск ткани и даже ощутил острую боль под лопаткой, словно и его поразила предательская рука, но потом сопротивление прекратилось, и клинок с легкостью вошел в человеческую плоть.

Удар.

Вспышка.

Темнота.

Руф вздрогнул и стал медленно сползать с коня.

Рука Омагры цеплялась за рукоять своего меча, как за ускользающую жизнь. На нее сперва медленно, а затем все убыстряя и убыстряя свой ток, лилась горячая алая кровь.

Руф Кайнен смотрел на брата почти спокойно, только легкая тень не то насмешки, не то презрения сквозила во взгляде его голубых с золотым сверкающим ободком глаз.

— Сказал бы, что хочешь меня убить, — проскрежетал он, толчками выплескивая кровь изо рта себе на грудь, — я бы повернулся.

— Я не люблю видеть взгляд умирающего, ты же знаешь, — ответил Килиан чужим голосом.

А сам смотрел, смотрел, словно околдованный этим отвратительным, по сути, зрелищем.

Губы Руфа сложились в снисходительную улыбку. Затем рука его судорожно зашарила по поясу. — Таблички, тебе нужны… Возьми… Килиан смотрел на него так, будто только что убил незнакомого человека, варвара, одного из нападавших на Каин, а не брата, которого — что ни говори — даже теперь любил.

Он всегда был один, и это одиночество сопровождало его до самого порога смерти. Он даже не чувствовал печали оттого, что умирает один, — ведь убийца не в счет. Жизнь пронеслась мимо, словно и не жизнь вовсе, а обрывок старой легенды, которую никто не помнит и потому никогда не завершит. Да и кому до нее дело?

Это была странная легенда. В других рассказывали о любви и ненависти, о богах и героях, а в его… о том, что не состоялось, не сбылось, не произошло.

Потом было ощущение, что он лопнул где-то глубоко внутри и огонь сперва разгорелся в самом центре туловища, а затем жалящими струями потек на поверхность.

Темнота.

Темнота и неподвижность.

Таблички оказались на месте. На них были выцарапаны стихи, незавершенные, да еще и не самые совершенные. Впрочем, Руф, как всегда, оказался прав — эти таблички имели огромное значение для одного человека.

Меч Омагры с его ужасной кистью Килиан отвязывать не стал.

И столкнул тело Руфа в пропасть вместе с этим отвратительным трофеем.

Аддону Кайнену, главе клана Кайненов,

хранителю Южного рубежа.

Возлюбленный брат мой!

Твои потери в этой войне слишком тяжелы и совершенно невосполнимы. Я даже не пытаюсь отыскать для тебя слова утешения, ибо наверняка знаю, что таковых нет. Скорбь и только скорбь остается нам, когда любимые нас покидают.

Ты был счастлив, счастливым ты остаешься и поныне, ибо знаешь, что был любим и сделал для любимой все, что мог; был с ней в последние секунды ее жизни; был честен с ней до самого конца.

А я не могу сказать о себе то же самое. Я оставил свою возлюбленную и твою сестру, я предпочел власть и душевный покой, как мне тогда казалось. Но не было дня, когда бы я не тосковал и не страдал. Верно, ты не захочешь простить меня, да мне и не нужно прощения — я жажду испить до дна чашу, которая предназначена предателю и слабому духом, отказавшемуся от своего счастья.

Только теперь я понял, что это не мой отец — это я совершил тогда выбор.

Пусть боги хранят тебя, Аддон, от тех страданий, которые испытывает такой человек, как я. Я желаю тебе, чтобы печаль твоя стала светлой и легкой, как души любимых тобою людей.

Я должен сообщить тебе печальную весть: моя жена скончалась при родах, так и не подарив мне наследника. Ребенок не выжил. Я скорблю о нем, но жизнь и род Айехорнов должны продолжаться, пока светит солнце над этим миром.

В самом скором времени я прибуду в Каин во главе своей армии. Я хочу отвезти Уну в Газарру, чтобы в тот же день объявить ее царевной и наследницей.

Сейчас же я посылаю тебе первые две сотни солдат и три десятка каменщиков и плотников.

Что до твоего желания оставить Килиана во главе гарнизона и отправиться в паломничество — что ж. Я не стану препятствовать тебе, брат мой, хотя и отпущу без радости. Надеюсь, странствие утешит и развлечет твою душу и ты вернешься к своим обязанностям уже к следующему ритофо.

А теперь я хочу поговорить о самом сложном.

Странным образом я чувствую, что потеря Либины — горячо любимой тобою и в это мгновение, когда ты читаешь мое послание, — не так потрясла тебя, как гибель Руфа в последний день сражения за Каин.