В тексте монографии подробно обоснован мой вывод. Надельная земля выкупалась по цене, установленной Положениями о крестьянах, выходящих из крепостной зависимости» — 26,87 руб. за десятину. Однако в 1907–1910 гг., сразу после отмены выкупных платежей, средняя рыночная цена десятины земли равнялась 93,4 руб. — в 3,48 раза выше; десятина надельной земли стоила 64 руб. — в 2,4 раза выше. Однако реальный выигрыш или проигрыш крестьян от выкупной операции зависел от инфляции. С 1854–1858 гг. по 1903–1905 гг. номинальные цены на землю выросли в 7,33 раза, а общий индекс цен — в 1,64 раза. Следовательно, с поправкой на инфляцию (64%) реальные цены на землю выросли в 4,5 раза (7,33: 1,64) и действительный выигрыш от выкупной операции к 1906 г. был реальным, а не виртуальным.

Даже если учесть, что, кроме выкупных платежей (867 млн. руб.), крестьяне заплатили еще 703 млн. руб. процентов, вследствие чего десятина надельной земли обошлась им в 48,5 руб. за десятину (А.О., с. 132), они в конечном итоге все равно выиграли. 48,5 руб. — это в 1,9 раза ниже средней цены десятины земли (93,4: 48,5) и в 1,3 раза ниже цены крестьянской земли в 1907–1910 гг. (64: 48,5). Не забудем также: в течение 45 лет, 1861–1906 гг., надельная земля кормила, поила и одевала крестьян, и в начале XX в. превратилась, по словам известного либерального экономиста Л.В. Ходского, в огромный капитал в буржуазном смысле, способный при надлежащей охране его обеспечить благополучие земледельцев.

Расслоение и дифференциация крестьян по доходам. По мнению рецензента, «в картину процветания пореформенной деревни» не вписывается процесс раскрестьянивания, о чем можно судить по увеличению доли безлошадных крестьян с 27,3% с 1888–1891 гг. до 31,6% в 1912 г. (А.О., с. 137).

Много слез пролили народники по этому поводу. Слеза А.О. мало что добавляет. Критик смешивает два разных явления — раскрестьянивание и обеднение. Индустриализация и урбанизация — два ключевых, прогрессивных и необходимых процесса модернизации в любой стране неизбежно ведут к раскрестьяниванию, но не обязательно к обеднению. Малоземельный или безземельный крестьянин — не обязательно бедный, так как может иметь значительные заработки вне крестьянского хозяйства. Как показано в книге, уже в 1850-е гг. доля промыслов в общей сумме дохода колебалась от 25% до 55% в нечерноземных губерниях и от 12% до 28% — в черноземных. Разработка бюджетных данных пореформенного времени показала: доля доходов от промыслов составила в среднем около 20%. Единственным надежным критерием обеднения может быть отрицательная динамика общего дохода хозяйства, но имеющиеся данные этого не подтверждают.

При измерении уровня и динамики дифференциации надежным критерием является группировка крестьянских хозяйств по доходу, но сведений о них недостаточно. Оценки расслоения по числу лошадей и посевам одинаково уязвимы. Степень дифференциации крестьянства в пореформенное время возрастала, но тем не менее на рубеже XIX–XX вв., если ее оценивать наиболее адекватным способом — коэффициентом Джини по доходу на душу населения, оставалась невысокой — 0,133–0,206. Большинство дореволюционных и западных исследователей, специально изучавших этот вопрос, полагают: крестьянство до самой революции 1917 г. оставалось в имущественном и социальном отношениях довольно однородной массой и имело лишь зачатки так называемого буржуазного расслоения. Именно поэтому в 1897 г. доля рабочих и прислуги в возрасте 15 лет и старше, для которых работа по найму служила главным средством к существованию, составляла лишь около 10,9% для всей империи и 11,1% — для 50 губерний Европейской России.

Чтобы получить представление об уровне имущественной дифференциации среди всего населения, я рассчитал на 1901–1904 гг. децильный коэффициент дифференциации доходов населения, показывающий, во сколько раз доходы 10% наиболее обеспеченных превышают доходы 10% наименее обеспеченных. Коэффициент составил около 6, и его следует признать умеренным и социально безопасным. В начале XX в. в большинстве западноевропейских стран уровень имущественного неравенства был выше, чем в России. Например, в США децильный коэффициент дифференциации в 1913–1917 гг. находился в интервале 16–18, в Великобритании — еще выше. В Советском Союзе в 1990 г. децильный коэффициент дифференциации составлял 4–5, в постсоветской России поднялся до 15–17.

Есть в рецензии примеры того, как сюжеты, не представляющие принципиального значения в данной работе, но являющиеся легкой мишенью для нападок и дающие богатую пищу для спекуляций, выносятся на первый план и превращаются в вопросы первостепенной важности.

Урожайная статистика. 28% своей рецензии А.О. посвятил главным образом доказательству того, что предлагаемая мною 10%-ная поправка в официальные данные сборов хлебов и картофеля не нужна, так как официальная статистика достоверна.

Вопрос о поправках в официальную урожайную статистику давно является дискуссионным. Все согласны: она занижала сборы хлебов, только степень этого оценивалась по-разному. По мнению специалистов XIX в., губернаторские отчеты XIX — начала XX в. преуменьшали сборы хлебов на 10–20% (главным образом из-за неточных сведений об урожайности). Поскольку для всего XIX в. использованы данные губернаторских отчетов, то я внес в них минимальную поправку, равную 10%.

Сведения за 1909–1913 гг. основаны на данных ЦСК. Предполагается, что они более надежны, чем сведения губернаторских отчетов. Вполне возможно. Но и ЦСК занижал сборы на величину, одними оцениваемую в 7–10%, другими — в 19%. Зарубежные исследователи вносят в данные ЦСК поправку в 7–10%. О занижении урожайных сведений свидетельствует и транспортная статистика 1901–1913 гг.: в ряде случаев она зафиксировала вывоз из губерний хлеба, в 1,5–2,8 раза превосходивший весь его сбор. Причина — в сознательном занижении земледельцами урожайных сведений по причине страха увеличения налогов. Нельзя забывать два момента: в 1875 г. правительство ввело поземельный налог, создавший у крестьян дополнительный стимул для занижения площади посевов, и земледельцы не умели быстро и правильно мерить землю.

К сожалению, нельзя установить точную меру искажения сбора хлебов из-за отсутствия надежного эталона для сравнения. Но можно получить приблизительное представление о степени искажения посевов, сравнив данные ЦСК и сельскохозяйственной переписи 1916 г. (табл. 9).

Таблица 9.

Посевная площадь в Европейской России по сведениям ЦСК и сельскохозяйственной переписи 1916 г. (данные ЦСК=100)[22]

Регион Рожь Пшеница Ячмень Овес Гречиха Картофель Северный 95,1 11,9 106,5 33,1 — 69,2 Северно-земледельческий 123,5 90,4 97,1 109,2 60,6 112,8 Петроградская губерния 134,5 16,6 76,2 103,0 24,9 83,1 Прибалтийский 94,6 72,6 98,7 80,9 60,8 102,3 Западный 106,0 92,7 78,1 92,5 83,3 114,1 Центрально-промышленный 127,8 105,7 95,8 118,3 110,1 111,9 Прикамский 109,9 82,2 98,4 109,5 77,0 85,6 Приуральский 110,4 99,8 108,6 89,4 106,2 611,9 Центрально-земледельческий 102,8 95,9 118,8 95,3 90,5 107,6 Юго-западный 101,9 105,6 110,8 111,0 80,7 74,1 Малороссийский 100,8 111,6 113,3 106,5 81,3 159,1 Новороссийско-Донской 89,2 104,4 99,5 110,9 66,0 138,2 Юго-восточный 102,8 92,3 88,3 100,9 97,3 112,5 Нижневолжский 82,4 71,4 66,8 21,0 81,1 39,3 Ставропольская губерния 82,0 87,2 89,3 99,1 17,4 89,4

Посевы по сведениям переписи и ЦСК различались по всем хлебам весьма существенно, иногда преуменьшая их в 8,4 раза (по пшенице в Северном регионе) или преувеличивая в 6,1 раза (по картофелю в Приуральском регионе). При таком разнобое нельзя уверенно полагаться на урожайную статистику — это мировая закономерность. При учете, неизмеримо более совершенном, чем 100–150 лет назад, точных данных также нет. Например, в США статистические данные, разрабатываемые двумя главными центрами сельскохозяйственной статистики, Бюро цензов и Министерством сельского хозяйства, в 1950-е гг. отличались друг от друга по уборочной площади основных культур от (+) 0,6 до (-) 26,4%, по производству — от (+) 6,0 до (-) 13,4%. Что же говорить о России XIX — начала XX в.?!