Я киваю. Линда успокаивается и отходит немного назад.

— И тут я понимаю, что на этом можно делать большие деньги. Я выступала в цирке и устраивала представления на улицах. А потом получила приглашение от вашей программы.

— А что… что вы сказали людям, я имею в виду, неужели никто не спрашивал, где ваш муж? — решаюсь я спросить.

Надо говорить, говорить, войти к ней в доверие, проявить интерес, в критических ситуациях очень важно правильно реагировать, и пока ты блестяще справляешься, Каро…

Линда пожимает плечами:

— Я сказала, что он был несколько месяцев в экспедиции за границей, муженек ведь исследователь, изучал морскую флору и фауну, а там, наверное, как-нибудь упал в воду, и с концами.

Я непременно должна дать этой женщине адрес Роланда Дункеля.

— Ха, ха, ха! — комментирую я шокирующие признания Линды. — Ну, надо же!

Я смотрю на публику в надежде услышать аплодисменты. Но все тщетно, зрители сидят, затаив дыхание. Оно и понятно в такой ситуации.

— Он не первая моя жертва, — говорит Линда совершенно равнодушным голосом, — а одна из четырех. Но другие не были моими мужьями. Мерзкие типы!

Куда подевалась Марта, у которой всегда на все вопросы готов ответ? Она сидит на коленях у одного из зрителей, вцепившись руками в его галстук. У меня начинают отекать ноги. В экстремальных ситуациях со мной всегда так. Когда я попадаю в какое-нибудь неловкое положение, мои ноги словно прирастают к туфлям, и тут уже ничего не поделаешь. Можно было бы попросить у Линды пару капель соляной кислоты, чтобы все-таки снять туфли. Но боюсь, она может переусердствовать, так что потом мне уже вообще не понадобятся никакие туфли. А вдруг у меня будет варикозное расширение вен? В моей семье оно передается по наследству. У всех женщин в нашем роду отекали ноги, а после сорока пяти добавлялась еще и эта напасть. Избежать болезни можно только в том случае, если не будешь сидеть нога на ногу, но такой вариант для меня неприемлем. Я еще могу пожить в свое удовольствие до сорока пяти. Хотя кто знает, доживу ли я вообще до этих лет. Если побуду в компании женщины-шипучки еще какое-то время, то мои друзья уже могут заказывать надгробный камень и отправляться в мою страховую компанию за соответствующей выплатой в связи с моей смертью.

Линда снова вплотную подходит ко мне и говорит:

— Эта история должна остаться между нами.

Она ни в коем случае не должна заметить обман. Я киваю. Линда смотрит на меня.

— Повтори-ка.

Я киваю еще раз. Сердце при этом сильно бьется, и наверняка это видно по моей сонной артерии.

— Почему у вас такое неровное дыхание? — с любопытством спрашивает меня Линда О господи!

— Ну как же, ведь увлекательно вести беседу с таким человеком, как вы.

— Не верю ни одному вашему слову, — заявляет женщина-шипучка.

Она медленно встает и заносит бутыль со смертельной жидкостью над моей головой. Ну, все! Конец! Я вспоминаю себя трехлетним ребенком, мне не в то горло попал кусочек сухаря, вспоминаю, как я плакала, когда улетел воздушный шарик. Я вижу дедушку, который выстругал мне деревянного человечка и подкладывает в печь дрова Вижу бабушку, которая зовет меня на ужин, и я вдыхаю аромат свежескошенной травы, он какой-то особенный, какой-то свой, родной. Я вижу себя в школе, мне тогда не хотелось снимать шапку, потому что мама заставила меня подстричься под мальчика. Вижу…

Тут в студии начинается полная неразбериха. На камеру снимают каких-то не относящихся к телевидению людей, они набрасывают на меня покрывало, Линда кричит и брызгает на всех кислотой. Выглянув из своего укрытия, я вижу, как люди в панике разбегаются кто, куда Единственный человек, которому удается сохранять самообладание, — это Дирк, первый телеоператор. Он все время наводит камеру на людей, которые оказываются в центре внимания.

Через какое-то время (кажется, что прошло месяцев семь) положение более или менее стабилизируется, и я могу снять покрывало. На Линду надевают наручники и уводят, а Сильвестр говорит, что я должна продолжать программу. Подумаешь, всего лишь в третий раз за несколько недель мне приходится иметь дело с криминальными элементами.

Передо мной стоит Урс Плейснер, мужчина, который в своей жизни ограничивается употреблением трех слов.

Он говорит:

— Мне очень страшно.

Это была его первая и последняя фраза. Мы вынуждены прервать съемки.

Сильвестр потирает руки.

— Такого мир еще не видел! — говорит он. Все присутствующие в комнате кивают. Феликс открывает еще одну бутылку шампанского. Мои опухшие ноги сильно напоминают арбуз. Я уже никогда не смогу ходить как раньше. — Завтра шоу покажут по телевизору. Каролин, мы устроим такой праздник, всем праздникам праздник, ты просто закачаешься, какой будет праздник. Феликс, позвони моей жене, пусть она там все подготовит к нашему празднику. Меню будет просто бесподобное!

— Вам что, правда, понравилось? — говорю я робко.

— Ты еще спрашиваешь? Каролин, у нас будет самый высокий рейтинг за всю историю телевидения. Женщина сама призналась в убийстве! Мужчина расчувствовался, да еще танцевал, танцевал с психологом! Потом потасовка перед камерой! Это станет сенсацией. Феликс, скажи, что это станет сенсацией!!!

Феликс того же мнения.

— Я тебе серьезно говорю, все было супер.

Я немного успокаиваюсь, но моим ногам от этого не легче. Я теперь даже не вижу застежек на моих босоножках. Испытывая сильную боль, я наклоняюсь вперед, но разогнуться уже не могу. Босоножки в крови, они теперь ужасно жмут.

— О господи, — кричит Сильвестр, — что с твоими ногами?! Они у тебя как ортопедические мячи для лечебной физкультуры. Скорее «скорую»!

Феликс достает телефон и звонит. Мужчины в темных костюмах, которые оказались компаньонами Сильвестра и просто хотели поздравить меня с успешным стартом, накладывают мокрые компрессы, но ничего не помогает. Потом мне натягивают жгуты, и от них ноги, наверное, сначала посинеют, потом почернеют, потом вообще отвалятся. Агония продлится недолго.

Приезжает «скорая». Отзывчивые санитары кладут меня на носилки и вкатывают в каждую ногу по уколу, потом приходит врач и говорит, что ноги надо зафиксировать в приподнятом положении, чтобы произошел отток жидкости. Мне уже все равно. Только бы с меня сняли эти ужасные босоножки. Потом я вишу головой вниз на какой-то палке, которую несут санитары, высоко подняв руки. К сожалению, машина «скорой помощи» стоит прямо у главного входа, а госпожу Шатц, открытие года, ждут около двадцати журналистов, чтобы узнать, как прошло ее первое шоу. Как назло, все с фотоаппаратами и камерами. И пленки у папарацци тоже предостаточно.

На следующее утро я просыпаюсь где-то часов в шесть. Я все еще нахожусь в больнице и страшно хочу есть. Мне сделали, наверное, уколов десять, босоножки пришлось разрезать. В любом случае, теперь ноги снова в полном порядке. Медсестра ставит передо мной поднос с завтраком.