— У вас нет хлеба с плесенью? Может в каком вощеном мешке есть хоть кусок, проверьте, посмотрите, я хорошо заплачу вам. — это выглядело здесь достаточно сумасшедше, но еще из школы я помнила, что на хлебе и апельсинах можно вывести очень грубый вариант пенициллина. Нужно, чтобы плесень стала зеленой.

— Вот, бери, но есть его не стоит, со двора не зайдешь потом три дня, — хозяйка очередной харчевни раскрыла тряпку, в которой покрывался голубовато-белым бок достаточно светлой буханки, — купила в начале ярмарки у тааров, девка его у очага оставила в промасленной тряпке, а я сверху еще полотенец наложила. Три дня искали, уже забыли, а утром упала куча.

— Я заберу весь, — я схватила пол каравая, и порылась в кармане, доставая полсуала, но она не взяла.

— Срежь хоть нечистые места-то, а то согнет пополам, совсем есть нечего, так иди, похлебки налью.

— Нет, если получится, я вам обязательно расскажу, — на ходу уже отвечала женщине, и бежала дальше.

Мне нужен был скотный двор или лавка, где продают бычьи пузыри, обежав почти весь город, по наводке вошла в лавку. Пузыри были оформлены как фляги. Достаточно мягкие, горлышко из железного кольца, притертая пробка с завязью. Я купила две таких фляги, пусть будет.

Потом нашла лавку с медом, и с трудом выпросила прополис, на котором они делали напиток для лечения от кашля. Я взяла кусок, и не стала объясняться, просто положила деньги. Оливковое масло у нас было с собой.

Я прибежала, сразу пошла в кухонку, где аккуратно отрезала верх от фляжки — самую дорогую часть изделия. Подержала пузырь в горячей воде, внутри осталась влага. Наломала в нее хлеб, и затянула веревкой, оставив совсем чуть доступ воздуха. Положила возле теплого очага, и накрыла тряпкой. Прополис положила в миску, пришлось брать на глаз кусочек с мизинец, налила туда же оливковое масло, и поставила сверху в котел с водой — нужно чтобы вода сильно не кипела, варим на водяной бане около часа. Спасибо, бабуля за мазь, которой нам мазали царапины все лето, только она использовала нерафинированное подсолнечное масло.

Кроватей было две. Одну подвинули к очагу, я застелила чистую ткань, мужчины раздели Бора, протерли начисто все тело, не трогая накрытого полотенцем шва. Накрыли чистыми тканями, которые я прогладила нагретым камнем, а сверху моим шерстяным одеялом. Я всех заставляла мыть руки. Вторая кровать осталась мне, но я ее использовала как стол для глажки и хранения чистых салфеток. Драс еще принес самогон. Я перелила его во вторую флягу. Он усадил меня, и дал в руки миску с мясной кашей.

— Если ты не поешь, ты просто упадешь, и вы умрете оба. Просто затолкай в себя все это.

— Почему ты так добр к нам, Драс? — я смотрела на него, и автоматически доносила ложку в рот, немного жевала и глотала.

— Я вырос с вами, Сири, и у меня нет никого роднее семьи Севара. Мать Бора ушла вместе с моими родителями, после того, как васары напали на деревню. они были тяжело ранены, ушли в миру один за другим. Севар потерял Брана, потом жену. У него остались только вы. И у меня остались только вы.

— А у нас сейчас остался только ты, — искренность сказанного удивила даже меня, но это было правдой. Севар был флегматичен, эмоционален и очень раним. Он большой сильный слон, которого можно сломать потерей любимого или друга.

Радовало, что в доме были все свои. Хозяева перешли жить в сарай. Наши кони стояли в хорошем загоне за домом, с ними ночевали двое людей из дружины, остальные были в доме. На соломе ночью расстилали шубы, но им пришлось развести костер ближе к выходу, я не пускала к кровати людей в шубах.

Вечером рана стала еще краснее, и швы начало выворачивать, вот-вот начнет гноиться. Я плохо понимала, что будет после хлеба, но у нас не оставалось вариантов. Остывшую мазь я процедила через несколько слоев тряпки, переложила в горшок, и накрыла промасленной тряпицей, сверху сухой. Завязывала плотно. Начала накладывать на рану сразу, густо не гнушалась вдавить в рану, чтобы глубже в нее занести прополис. Боялась дать большую дозу внутрь, поэтому по чуть разводила прополис в теплой воде, и поили по ложке несколько раз в день.

За хлебом я следила неотрывно — нужна постоянная температура. Я вертела его около очага, иногда открывала пузырь, рассматривала пушистую бригаду врачей на хлебе, и сбрызгивала еще теплой водой — давайте, ребятки, растите быстрее, прошу вас. Когда ложилась спать, только Драсу доверяла следить за хлебом — слишком жаркий огонь убьет всю колонию, а холод затормозит процесс созревания.

Три дня хлеб лежал у хозяйки, у нас требовалось подержать его еще около трех дней. Ножом наскоблила чистого ола, чуть разбавила кашицу водой, процедила, и этой сладкой водой сбрызгивала мою растущую колонию в бычьем пузыре. Дело пошло веселее.

Бор уже даже не стонал, только часто дышал — температура была высокой, было понятно без термометра, рана вывернулась, швы пришлось разрезать. Ждать больше нельзя, иначе мы запустим процесс.

Я очень аккуратно двумя острыми и тонкими ножами, собрала с хлеба зелень. Крошки без видимых спор положила в теплую воду, разболтала, и велела давать по глотку каждые три часа, а чистый зеленый бархат плесени я, перекрестясь, размазала по ране. К оставшейся части добавили еще свежего хлеба, и оставили снова в мешке.

Рану накрыла прокипяченным полотенцем. Эта ночь все решит. Я залпом выпила кружку ола, съела кусок хлеба с медом, и легла спать.

На утро не стало хуже, процесс внешне остановился. Я боялась темных пятен, или запаха разложения — я не знала, как начинается гангрена, или как человек умирает от заражения. Мы продолжали поить его прополисом и хлебной водой с плесенью. Я промывала рану с самогоном, и снова накладывала мазь, или плесень. Ночью Бора рвало. Не мудрено, после такого питья, но это было неизбежно. Активировать уголь я не могла и не умела, это, как я помнила, процесс обжига в критически высоких температурах. Но хуже от простого, из костра, думаю, уже не станет. Набрала самые прогоревшие, ломкие угольки, растолкла в ступке, и с трудом развела в воде, но он просто плавал на поверхности. Передумав, натолкла еще, добавила к жидкой каше на воде, и мы дружно вылили ее в рот Бору. Процедуру повторяли два раза в день, воду вливали каждые пол часа, и заставляли глотать.

Через двое суток все стало лучше. На третьи, я промыла рану, снова зашила, и наложила одну мазь. Пить давали жидкий раствор прополиса и болтанку из хлеба с плесенью. Были проблемы с желудком, рвотой и поносом, но люди вокруг начали мне верить, и заливали противное питье в него уже насильно. Весь двор был увешан тряпками и простынями. Надо дней пять не останавливаться с нашим новым антибиотиком. На шестые сутки Бор повеселел, начал шутить, но, когда подходила я, молчал.

Севар продал всю одежду, и мне было очень жаль, что я не видела спроса, людей, что делают покупки. Я пропустила все это, но Бор был жив.

В сарае Драс держал двоих людей, что пытались увести лошадей. Самое страшное, что наши подозрения с ним начали обретать реальные очертания — это были люди из «охраны» Сориса. Это люди, что потеряли дом, семью, и причину добиваться всего трудом. Кто быстрее разрушит Сорис — местная охрана, или таары, я даже не знала, но это побережье первым примет удар. Мы передали их минису, заведующему охраной. Их судьба нам была не интересна, потому что здесь назревает проблема много масштабнее. Драс отправил людей к карлам, чтобы через неделю собрать всех в Укламе — середине северных земель.