– Вообще не твое дело судить, послушник. – Она посмотрела на его пустые руки и сумку, висящую на плече. – Потому что мне интересно, что случилось с одеждой, в которой ты был вчера. Ты когда-нибудь сможешь отстирать эти пятна?

– Меня это никак не касается, – сказал он. – Почему ты обратилась к опиуму, если научилась драться?

– Не важно, как упорно я упражнялась, не важно, чему я училась, ночные кошмары возвращались. Даже после того как мои ноги зажили, опиум... он стал всем. – Ей хотелось отвернуться и ходить, но она стояла совершенно неподвижно, впитывая силу из этого собирающегося гнева. – Я спала и сталкивалась с ужасными вещами и не могла принести свои новые знания в свои сны. Только боль и страх. Опиум стирал все это.

Его лицо исказилось презрительной усмешкой.

– И это было гораздо легче, чем тренироваться и работать, как я полагаю. А сейчас? Ты не излечилась, ты должна знать.

– Ты думаешь, я этого не понимаю? – Ее как будто засыпанные песком глаза жгли слезы. – Это здесь, со мной; не важно, что моя болезнь отступила.

Он стоял неподвижно, пристально глядя на нее. Его лицо смягчилось – совсем чуть-чуть, ненадолго.

– Ада, ты выпила бы сейчас настойку, если бы я предложил тебе?

– Да.

Она закрыла глаза и ударила себя по губам. Но грубая, уродливая правда уже прозвучала.

Габриэль отвел ее руку ото рта и взял в свои ладони.

– Ты вернулась бы к той жизни?

– А почему нет? Потому что это место предлагает такие красоты? Ты оскорбляешь меня – нет, целуешь меня сначала, а потом оскорбляешь. Моя голова яснее и глаза открыты шире, но это только означает, что я могу видеть, как ужасно все это. Когда-то у меня была семья, друзья и цель. Я отбросила все, что у меня не успели отобрать. Ты это хотел услышать? Потому что я выбросила это!

Она ударила кулаком в шершавую кору пробкового дуба. Боль пронзила ее руку от костяшек пальцев до плеча.

– Ада!

Габриэль схватил ее раненую руку и попытался разогнуть пальцы. Кожа была рассечена. Слезы, угрожавшие пролиться весь вечер, все утро, выплеснулись на свободу, но она не всхлипнула. С мокрыми щеками она просто смотрела на свою окровавленную руку.

Борьба, кипевшая внутри ее, утихла и остыла.

– Не трогай, – сказала она. – Ты только что вымылся.

Габриэль нахмурился, но не отпустил ее руку.

– На моей совести раньше уже была кровь.

Они спустились к реке. Ада долго держала руку под водой, пока раны не очистились, радуясь успокаивающему онемению. Через несколько минут Габриэль перевязал ее руку бинтом, оторванным от его белой рубашки.

– Ты видишь, что ничто не удержит меня от возвращения? – спросила она. – Что у меня есть?

– Гордость. Уважение к себе. Будущее.

– Ты говоришь о будущем. – Она покачала головой, глаза закрылись от воспоминания о ее последнем плывущем полете. – Ты понятия не имеешь, как это прекрасно.

– Нет, я не позволю тебе.

– Ты не позволишь мне?

– Нет. – Габриэль наконец перевязал ее руку. – Только не после всего того, что я сделал.

– Что я для тебя, овца? – Она отдернула руку и прижала к животу. Ее щеки расчертили соленые дорожки, но по крайней мере она перестала плакать. – Ты будешь моим пастухом и поведешь меня назад в овчарню?

– То, что я говорю, нацелено на помощь.

– Тебе на меня наплевать, – возразила она. – И ты ценишь меня только как отвлечение.

– Отвлечение?

– О, давай не забывать, как ты умеешь обращаться с мечом. – Она пригвоздила его насмешливым взглядом. – Ты думаешь, что можешь предложить помощь, но ты сам сбитый с толку человек.

– Сбитый с толку, я? Ведь это не я только что разбил себе руку.

Ее синие глаза сузились.

– Нет, ты воин, который думает, что у него есть терпение и сдержанность, чтобы стать священником. Но мне интересно, что твои наставники подумают, если узнают обо всем, что произошло. Неужели они примут тебя, с радостью пригласят тебя домой?

Те же самые отчаяние и неудача, с которыми он боролся всего несколько минут назад у реки, снова охватили его. Но на этот раз у него не было иллюзий.

– Нет, они не обрадуются, – сказал он.

– Тогда у меня есть предложение, если ты готов выслушать его.

Ощущая тревогу, он кивнул.

– Щедрое благодеяние, – бросила она с легкой улыбкой. Он уже научился остерегаться этой улыбки, как остерегаются рычания голодной собаки. – Я выслушаю все перлы мудрости, которые ты заготовил для меня. И я поддержу любую версию событий последних дней, какую ты скажешь. Наставникам нет нужды знать. Ты не веришь мне, но я это сделаю. Я буду слушать и защищать тебя.

– Ты будешь подчиняться?

Ее улыбка стала шире.

– Разумеется.

Он внимательно посмотрел на нее.

– Ничто не приходит легко, особенно с тобой. Чего ты хочешь?

– Скажи мне, кто ты?

– Inglesa...

– У тебя есть сила, Габриэль, – прошептала она. – Я отзывчивая, добросердечная, веселая. Абсолютно покорная и готовая слушать тебя. Все, чего я хочу, – это правда. От тебя.

– Я Габриэль де Маркеда.

Она провела кончиком пальца по мочке его уха, вниз по скуле, дальше по подбородку. Он встретился с ней взглядом. Она коснулась его нижней губы кончиком пальца.

– Изменить свое имя может даже сумасшедший, а ты не сумасшедший, – сказала она. – Расскажи мне.

Он сглотнул. Уверенность улетучилась. Он – жертва желания, возникшего между ними. Все, что он знал, все, о чем мог говорить в этом мире, была эта англичанка. Он пожертвовал своим будущим, своей безопасностью, возможно, даже своей душой. Ее благополучие затмило все остальное.

Он схватил ее за плечи. Их лица приблизились, их разделяла только его нерешительность. Он крепче сжал пальцы, но Ада не вздрогнула. Ее губы просто приоткрылись в молчаливом приглашении.

– Я твой хранитель, – прохрипел он.

– И ты меня хочешь.

– Да.

Он со всей силой притянул ее к себе. Она не сопротивлялась. Она принимала его и не сражалась с ним на дуэли, ее податливое тело льнуло к нему. Мягкие полные груди слились с твердостью его груди, унося прочь все, что осталось от его сомнений, рассудка, дыхания.

Да, он хотел наказать ее, но Ада не поддалась мощному нападению его поцелуя. Она принимала каждое движение его языка, встречая его с такой же пылкостью. Она запустила жадные пальцы в его волосы. Ее раненая рука обвилась вокруг его шеи. Она застонала, этот соблазнительный звук проник в его кровь, требуя большего. Она прикусывала его нижнюю губу. Крошечные искорки боли тонули в невероятном наслаждении – наслаждении, в котором он так долго себе отказывал.