самый ближний рейс.

Леонид смотрит на дорогу, суровый, злой, сжимает руль. Раннее утро, еще темно, метель закончилась, шарахнул, как выразилась Серафима, мороз, быть ему долгим и трескучим.

Меня одели в теплые носки, толстый вязаный свитер с высоким воротом и варежки с шапкой, под которую спрятала волосы. Серафима долго что-то бормотала, крестила, собирала бутерброды в дорогу, словно я ухожу в тайгу на неделю, а не еду в цивилизацию.

– Кто приезжал вчера?

Такое чувство, что я противна этому здоровому русскому мужику. Вот Тихон у меня четко с первой минуты ассоциировался с викингом, а Леня – с медведем. Медведь-шатун, который не заснул в зиму и теперь портит всем нервы.

– Так кто приезжал и что хотел?

– Человечки странные, девку одну искали. Рыжую.

– М-м-м-м, а ты чего?

Снова молчит, вот же противный какой. Мне самой интересно, кто и зачем меня ищет. Коба или те два наемника? И по чьему приказу действовали. Думаю, это точно не Никифоров и не его подручный Гектор, вот же сука, не хотела его вспоминать, а пришлось. Пса этого. У него даже имя, как кличка собачья.

– А я думал, ты мне расскажешь, кто тебя ищет. Заимку ты красиво спалила.

– Чисто случайно.

Леонид впервые за всю дорогу от дома его матери посмотрел на меня. Взгляд серьезный, отросшая борода, если бы я не знала, сколько стоят его ботинки, пуховик и эта тачка, можно было бы подумать, что он лесник и мается с похмелья.

– А Серафима сказала, что я тебе понравилась.

– Соврала, моя мать вообще много что говорит, а после начинаешь много думать.

Да, есть такое, сама думала всю ночь, прислушивалась к своему организму, трогала грудь, живот. Нет, я не могу быть беременной, это месячные скоро, они как раз закончились перед нашей встречей с Тихоном, если считать, то чуть задерживаются. И вообще, у меня график нестабильный. У меня вообще нет ничего стабильного. Надо купить тест.

Но от слов странной женщины становилось хорошо, сердце замирало, пальцы холодели, а в груди разливался жар. Разве так бывает, все сразу?

– Ты не ответил.

– Ты тоже.

Вот и поговорили.

Мне нечего особо рассказать, точнее, есть что, но это такое дерьмо, что язык не поворачивается и стыдно. А Леонид не хочет ничего говорить, ему вообще, я смотрю, чем меньше людей вокруг, тем лучше.

– Хорошая у тебя машина.

– Ты разбила почти такую же.

– Нет, твоя круче.

– Разбираешься.

– Нет, только бью.

Впервые услышала его смех, Леонид, наверное, сам от себя не ожидал такого.

– Богатый папа?

– Увы.

– Любовник?

Не отвечаю, снова стыдно. Интересно, так будет всегда? Смотрю на руки мужчины, два уродливых шрама на правой кисти, представляю, как это больно.

– Не больнее, чем резать вены.

Поджимаю губы, меня не удивляет его реплика, у него дар от матери читать мысли. Вены резать страшно. Страшно и глупо.

– Чем Покровский не угодил? Ты реально слила его информацию?

При упоминании знакомой фамилии внутри все сжимается, а вот вторая фраза настораживает. Я слила информацию? Кому? Какую? То, что этот Леня мужик непростой, можно понять – не сразу, но можно, а вот что обо мне ходят именно такие слухи – это странно.

Значит, он не будет меня искать, а если и будет, то лишь для того, чтоб наказать. Какого хрена вообще происходит? Что там за возня крысиная идет вокруг него?

– Я ничего не сливала.

– Ты белая и пушистая.

– Рыжая.

Кусаю губы, смотрю в окно, все еще темно, но уже кое-где мелькают фонари, по встречной полосе чаще попадаются автомобили. Вот она – неприязнь Леонида ко мне, хотя в нем изначально не было ко мне доверия, а теперь и подавно.

Кошусь на мужчину, у него такой вид, словно меня нет. Могу понять, но доказывать ничего не собираюсь. Бесполезно.

Я, кажется, задремала, потому что, когда раздался автомобильный сигнал, вздрогнула от испуга.

– Это железнодорожная станция, – Леонид показал на небольшое сооружение через дорогу. – Касса уже работает, купишь билет на ближайший поезд или электричку, в каком направлении – смотри сама. Здесь деньги, не шикуй и не оставляй все в одном месте.

Мне в руки засовывают скрученные и перемотанные зеленой резинкой купюры – пятитысячные, много. Мужчина ждет моего ответа, что я все поняла и именно так и сделаю.

– Почему ты мне помогаешь? Мог бросить в лесу и не тащить в дом.

– Я человек, а не зверь.

– Мог сдать вчера гостям.

– Я не крыса.

– Мог позвонить Покровскому.

Молчит несколько секунд, сжимаю в ладони деньги.

– Живи с этим сама, – низкий тяжелый голос, в нем горечь и боль.

Вот же черт.

– Тебя предали именно так?

– Выметайся.

– Спасибо. На самом деле спасибо. И я ничего не сливала.

Вышла, громко хлопнув дверью, морозный воздух обжег кожу, в глазах щиплет. Вот какого обо мне хорошего мнения, оказывается, да плевать, на всех плевать, я сама со всем справлюсь, моя совесть чиста. А если Тихон ни в чем не разобрался, сделал выводы, это его трагедия.

В маленьком окошке полная кассирша пьет чай с булкой, меня замечает не сразу.

– Какой ближний на юг?

– Адлер, через час, стоянка пять минут.

– Один, купе.

Тетка облизывает пальцы, даже через стекло до меня доходит душный аромат ее духов, начинает мутить, отворачиваюсь, медленно вдыхаю.

– Паспорт.

Я теперь Есения, надо об этом не забывать. Оплачиваю билет, прячу в карман джинсов. Просто гуляю по перрону, наблюдая, как дворник метет снег и матерится, разговаривая сам с собой. Адлер – это хорошо, море, сейчас не сезон, народу мало.

Назову девочку Вита.

Эта мысль приходит сама собой, как и та, что в Адлере не сезон. Задерживаю дыхание, тест не купила. Боюсь, что Серафима ошиблась, и ничего нет. Ее нет.

Виталина – в честь папы, я же Витальевна. И он никого не убивал, он не мог. Ложь все это. И Тема говорил со злости, говорил, что они нас предали и бросили.

Уже рассвело, час прошел в спутанных мыслях, предъявив билет, иду, прижимая к себе пакет с бутербродами, расталкивая народ в проходе, нашла свое купе. Двое парней, на вид около двадцати, играют в карты, удивленно смотрят на меня. Совсем не хочется трястись с ними двое суток, а еще отвечать на глупые вопросы и поддерживать беседу.

– Моя сверху, вы не против?

Показываю на полку, бросая туда пакет, снимая куртку и шапку. Поезд трогается, парни, кажется, забыли алфавит, но тот, что выше и смазливее, приходит в себя первым.

– Ну, это