– …Мить, что-то ты не нравишься мне в последнее время. Все молчишь, молчишь… Может, поговорим? – присаживалась она, бывало, к пятнадцатилетнему Мите за стол, за которым он делал уроки. – Посмотри на меня, Мить…

– А что такое, мам?

– Да ничего. Просто у тебя беспокойство в глазах плещется. Нехорошее такое. Уже будто на тоску взрослую смахивает. Что с тобой, Мить?

– Не знаю, мам. Но ты не волнуйся – у меня все в общем хорошо.

– Да я не о том, Митенька! Конечно же, у тебя все хорошо – ты вообще послушный и покладистый мальчик. Но вот внутри копится что-то, я же чувствую!

– А как? Как ты чувствуешь?

– Ну, этого не объяснить, в общем… Никто, Митенька, не может объяснить-расшифровать эту связующую ниточку под названием «мать – дитя». Ее просто признавать надо, доверять ей надо. Если она есть, конечно… Ведь есть?

– Да, мам, конечно.

– Значит, ты мне доверяешь?

– Да.

– Ну так и расскажи, что с тобой происходит, сынок. Тебе обязательно все внутри происходящее в слова облечь надо. Иначе оно будет расти, расти и грызть тебя…

– Да я и в самом деле не знаю, как это все обозвать, мам! Может, это просто недовольство собой… Или жизнью… Безнадега какая-то одолела. Ничего не хочется. Да и чего такого может хотеться человеку, живущему в маленьком поселке под названием Белоречье? Какая у нас тут жизнь, скажи? Дом, школа, снова дом…

– Значит, ты считаешь, только там жизнь, где яркий фон для нее есть?

– Ну да… А разве нет?

– Нет, сынок. Жизнь – это совсем другое. Она от фона не зависит. Если хочешь, она бежит от него даже, от фона этого.

– Ну да… Скажешь тоже… – усмехнулся грустно ей в ответ Митя. – Как это – бежит? Вот говорят же: надо прожить свою жизнь красиво, ярко!

– Так и правильно говорят, сынок! Только при этом яркость имеется в виду внутренняя, человечески драгоценная, а не внешняя блескучая мишура!

– Да? Может быть, ты и права… А только не получается у меня, мам. Нет у меня, наверное, никакой внутренней человеческой этой драгоценности.

– Так и не будет, если ты сам ее уничтожать станешь, мечтая о жизненных красивостях! Ты наоборот поступай, ты дорогу ей давай, своей внутренней драгоценности, освобождай от паутины всякой!

– А как? Как, мам? Я не умею…

– Да очень просто, Митенька. Цепляй себя за жизнь как таковую, за основу цепляй! За первостепенность жизни, а не за вторично-красивые ее признаки! Давай своей жизни каждодневные четкие определения, зацепки находи, точки опоры… Вот сегодня какой день, скажи?

– Ну, понедельник… Пятнадцатое февраля…

– Эк ты сейчас с тоской какой все это произнес! А ты найди в этом понедельнике пятнадцатого февраля свои собственные зацепки, опорные твердые точки, сосредоточься и зацепись за них в огромном пространстве и в текущем времени…

– Какие, мам?

– Какие? Ну, например, ключевыми словами зацепись… Зима. Февраль. Вьюга за окном. Горячий чай. В доме тепло… Прочувствуй их и зацепись!

– Что ж, попробую… – улыбнулся ей широко Митенька и, закрыв глаза и будто на чем в себе сосредоточившись, повторил: – Февраль. На улице холодно. В доме тепло. Хм… Нет, не цепляет… Мам, а может, они какие-то радостные должны быть, эти точки-зацепки? Может, надо за что-то особо приятное цепляться?

– Нет, сынок. Жизнь – она ведь не радостная воскресная прогулка в ожидании обязательных развлечений. Она штука более сложная. Самая большая человеческая ошибка в том и заключается, что все ждут от жизни только ярких радостных вспышек. Живут сегодняшний день в черновике будто, а чистовик сам собою завтра напишется. А если нет, то она и не удалась вроде. И смысла в ней никакого нет.

– А в чем, в чем тогда ее смысл?

– А смысл в том и есть, что надо просто жить, и все. Каждый день жить.

– Прозябать то есть?

– Нет, Митенька. Не знает жизнь такого понятия, как прозябание. Прозябает тот, кто о яркости жизни лишь мечтает завистливо. А кто принимает ее изо дня в день достойно, как самый большой подарок, тот не прозябает.

– Значит, ее смысл в достоинстве?

– Ну да, если хочешь. В достоинстве видеть-чувствовать каждый свой день, привязывать его к своей жизни, находить с ней общие точки соприкосновения… Ну подумай – ведь в самом деле сейчас февраль. И на улице вьюга. И сейчас придет Анютка, и мы будем пить чай. Это и есть ее величество Жизнь, Митенька! А завтра будет новый день. И снова будет жизнь. И ты в ней. И я. И Анютка. Надо просто научиться ее видеть, принимать, возвращать себя в нее постоянно через маленькие метки-зацепки. Научиться определяться в каждодневном ее пространстве, а не мчаться мимо в поисках ярких вспышек, будто ты слепой да глухой! Не надо искать в ней какой-то особенный смысл. Надо просто жить, и все. В этом и есть ее смысл…

– Хм… Интересно… Но ведь все кругом говорят, что надо все время стремиться куда-то, добиваться чего-то! И по телевизору вот тоже…

– Ну правильно! А представь на секунду, что все вдруг в одночасье возьмут и изо всех сил устремятся куда-то! Все наше Белоречье, например, снимется с места и устремится в какой-нибудь большой город в поисках ярких для себя жизненных вспышек? Нет, сынок. Жизнь – это не яростное устремление, это достойное течение. Течение в честности, в доброте, в умной потребности к самоограничению, в умении не искушаться попусту. В яростном устремлении она как раз меж пальцев и протекает быстро. А когда заимеешь то, к чему так яростно стремился, и понимаешь вдруг, что и не жил вовсе…

– Ладно, мам, я попробую. Как там, ты говоришь? Февраль, холодно, горячий чай? Хм… Ладно, пойду чайник поставлю… Сейчас Анютка придет…

После школы Митенька остался в Белоречье. Отслужил в армии, закончил институт строительный заочно. Женился на Маринке, построил свой дом на берегу реки. Основательный такой мужик из него вышел, крепко на ногах стоящий, рукастый да головастый. Но детская привычка к каждодневному своему в жизни определению осталась. Вот и сейчас, зайдя вслед за женой в дом и поймав на себе Тинин взгляд, он произнес, тихо ей улыбнувшись:

– Июль. Семья. Обед. Баня топится…

И Тина ему улыбнулась понимающе и кивнула в ответ: так, мол, сынок, все правильно. Зашедший вместе с ним Олег посмотрел на них очень удивленно, наклонился к Анюткиному уху, спросил шепотом:

– Чего это они, Аньк?

– Да так. Жизнь живут.

– Чего? Не понял…

– Ну, я тебе потом объясню, ладно? Попытаюсь, по крайней мере…

Тина, враз спохватившись, засуетилась быстро по хозяйству, собирая свою большую семью за стол. Перед сытным обедом мужики, как и полагается в больших дружных семьях, выпили по рюмке холодной водки, похрустели юным малосольным огурчиком, посмеялись над маленькой Сонечкой, скривившей выпившему отцу противную мордашку. И даже передернулась вся уморительно, будто на себе прочувствовала горечь ядреного взрослого напитка. Потом под этот же дружный смех еще и схватила цепкими пальчиками с тарелки огурец, быстро потащила его в рот. Июльское солнце, заглянувшее в большую столовую, тоже, казалось, улыбнулось им расслабленно, пройдясь ласковым теплым лучом по лицам – хорошо сидите, мол, люди…