– Прекрати, Олег! Постой, что ты делаешь? Не разворачивайся! Все равно я не буду ее уговаривать! Не буду! Остановись, Олег!

Съехав на обочину, он и в самом деле остановился. Откинулся сердито на спинку сиденья, прикрыл глаза, заходил желваками под твердой кожей щек. Сжав зубы, молчал сердито. И Анюта молчала, прижав к себе Сонечку. Странным и тяжелым получалось это их обоюдное молчание. И с каждой прошедшей минутой становилось все тяжелее, будто переходило постепенно за рамки обычной семейной неурядицы, превращалось во что-то более твердо-объемное и неприязненное. В настоящее противостояние превращалось. Противостояние людей разных, по сути, противоположных, не понимающих друг друга и не имеющих ни одной общей точки соприкосновения… Казалось бы, ну какое, какое такое противостояние может образоваться у людей, друг друга любящих, по факту этой любви поженившихся да еще и ребеночка себе родивших? Умно ли, в конце концов, так уж сопротивляться молодой жене тому, что муж ее решил? Они, мужья, трезво-положительные да к благополучию семейному стремящиеся, сейчас вообще вроде как большая редкость, на дороге не валяются…

Вздрогнула и проснулась, захныкала-закряхтела Сонечка, будто испугавшись родительского этого твердо-объемного противостояния, моргнула растерянно глазками. Олег скосил глаза на дочь, выпрямился на своем сиденье, решительно взялся за руль. И произнес тихо:

– Значит, так. Сейчас мы едем в Белоречье. А по дороге думай, Анька. И выбирай. Или ты уговариваешь мать на деньги, или нам не по пути. Я надеюсь, ты умная женщина и решишь все правильно. А если глупая, то и оставайся со своей мамой в Белоречье. Нюхай ветер. Думай, Анька, думай…

За окном пошел дождь. Зачертил пунктирами параллельные прямые на ветровом стекле, будто перечеркивая старательно все их прошлое. Олег молча развернулся и поехал в обратную сторону. Набычился весь, выглядывал исподлобья на дорогу орлиным сердитым взором. Анюте подумалось вдруг: вот бы посмеяться от души над этой нелепой ситуацией… Только не до смеха ей сейчас было. Жизнь семейная рушилась, какой уж тут смех. Но страха перед этим производящимся прямо у нее на глазах разрушением не было. Было просто грустно. Тоскливо даже. Так грустно и тоскливо – хоть плачь. Хоть вываливайся из жизни сию секунду, хоть в депрессию впадай… Она даже с усилием попыталась впихнуть себя в прежнюю жизнь обратно, по Митькиному методу, припоминая подходящие какие-нибудь точки-зацепки. Ну вот какие, какие тут точки придумаешь? Темно? Дождь? Грустно?

Больно? А что?.. В принципе тоже точки, тоже зацепки… Это тоже жизнь, что ж поделаешь… Пусть больно, пусть грустно, но жизнь же!

Захотелось вдруг ей и всплакнуть. Как ни крути, а для слез женских самое подходящее время. Темно. Дождь. Грустно. Больно… Она уж совсем было и собралась выпустить первую слезу, да не успела. Потому что долгожданная точка-зацепка вдруг вспыхнула в ней внутри где-то, пропищала тонюсеньким голоском: «А я? Ты что, забыла про меня разве? Я, я теперь твоя главная точка-зацепка! Я приду скоро, ты не плачь…»

Интуитивно вдруг выпрямившись, Анюта улыбнулась навстречу этому прозвучавшему в ней голоску. Потом заглянула сама в себя осторожно, ответила ласково: «Да ты не бойся, я жду! Конечно же, жду! Подумаешь, шесть месяцев каких-то и осталось…»

Она и сама не заметила, как быстро прошел этот обратный путь. Вот уже замелькали знакомые дома на родной белореченской улице, вот белый берег высветился между домами… У ворот Анюта открыла дверь машины и, собираясь уже выйти, повернула к мужу голову:

– Уезжай, Олег. Всего тебе доброго, береги себя. Ты прав, нам действительно не по пути…

– Аньк, постой! Ты что? Ты это серьезно? – тихо-испуганно спросил Олег, глядя на нее очень удивленно. – Ты что, и впрямь рехнулась, Аньк?

– Серьезнее некуда, Олег. Я здесь останусь. А ты уезжай.

Анюта осторожно вылезла из машины, держа на руках Сонечку, медленно пошла к калитке. Олег, чертыхнувшись, пружинисто соскочил со своего сиденья и, обогнав, встал у калитки, преградив ей путь.

– Аньк, ты что? Обиделась, что ли? Ну извини, я не хотел… А как, как еще тебя вразумлять надо было, скажи? Если ты не понимаешь ни черта? Я просто попугать хотел…

– А меня не надо вразумлять, Олег. Я и так умная. И пугать меня не надо. Знаешь, хорошо даже, что так произошло. Что мы действительно поняли – нам в жизни не по пути. Чем раньше это поймешь, тем лучше. А то стали бы потом изводить друг друга непониманием да бесполезными спорами…

– Анька, опомнись! Ты что?! Я же люблю тебя!

– Может, и правда любишь. Наверное. Может, и я тебя люблю. Но жить так, как ты хочешь, все рано не стану. Пропусти, пойду я.

– Ань, ну это же глупо… Погорячился, бывает. Из-за какого-то наследства… Ну съехала крыша от перспектив… Я же как лучше хотел, Анька!

– Пропусти, Олег. Ты же сам сказал – решай! Вот я и решила. Не по пути нам.

– Ну и иди! Иди-иди, слушай ветер вместе со своей шизоидной мамочкой! Прозябай дальше в нищете! Кушай свою морковку и радуйся! – злобно проговорил Олег, открывая перед ней калитку и глумливо прогнувшись в низком поклоне.

– Я не прозябаю, Олег. Я жизнь живу. Слава богу, я это делать умею. А вот ты не умеешь. И мне тебя очень жаль. И еще вот что – ты все-таки подумай надо всем этим на досуге. Ладно? Знаешь, как говорят? Если ты очень злишься, значит, ты очень не прав…

– Ага, сейчас… – пробормотал он раздраженно, садясь за руль и поворачивая ключ зажигания. – Вот немедленно брошу все и начну думать, знаете ли…

Закрыв за собой калитку, Анюта тихо ступила во двор, пошла по выложенной красным кирпичом дорожке меж свернувших на ночь свои лепестки цветов. Выскочившая на шум подъехавшей машины Тина уже тревожно поджидала ее на крыльце, кутаясь в ажурный платок. Спустившись быстро и легко со ступенек, осторожно приняла у нее из рук спящую Сонечку, спросила шепотом:

– Анют, что случилось?

– Да ничего, мам. Ничего такого страшного не случилось. Просто мы с Олегом сейчас расстались.

– Как это – расстались? Ты что, дочь?.. – испуганно распахнула на нее глаза Тина и даже присела слегка, будто подкосились вмиг у нее колени.

– Да ладно, мам! Проживу. Нет, не так. Буду жить! Я ведь тоже не умею себе изменять, мам. Как и ты не умеешь. Так что все нормально. Я и есть, наверное, то самое яблоко, которое от яблони недалеко падает…

– А про ребенка ты ему сказала, яблоко?

– Нет…

– О боже, дочка… – только и выдохнула Тина, испуганно прижав к себе Сонечку. – Ты хоть понимаешь, каково это – с двоими детьми на руках да без мужа остаться?

– Понимаю, мам. Но ты же нас с Митькой вырастила? И я своих выращу!

– Ну знаешь… Мне все-таки твой отец помогал…

– Так и мне поможет! И ты поможешь! И Митька с Маринкой! Проживем, мам! Ты за меня не бойся, ладно? Не пропаду я. Ну помаюсь тоской какое-то время, не без этого… А вообще, и маяться не буду. Нельзя мне. Твой внук мне этого не позволит, мамочка! Пойдем в дом, прохладно уже стало. И сыро. Ночью гроза будет. Чувствуешь, как дождем пахнет?