Улица упирается в Нарышкинский сквер, а здесь и дом № 9, принадлежавший Сухово-Кобылину.

С другой стороны бульвара, у Петровских ворот, замечательный дом Гагариных, занимаемый ныне клиникой. В 1812 году в нем помещался штаб главного интенданта армии Наполеона, а в штабе работал тогда знаменитый французский писатель Стендаль.

Отметив примечательные места на Большой Дмитровке, В. А. Гиляровский переключился на Петровку. Эта улица заполнена театрами. Со стороны Каретного ряда путь к ней преграждает «Эрмитаж», где начал свою работу в 1897 году МХАТ. В середине улицы — театр Корша, с другого конца — Большой театр, Малый, Незлобина и Театральная площадь.

Артисты театров хорошо знали проторенную дорогу в Столешники к В. А. Гиляровскому, и ему немало, казалось мне, придется положить труда, чтобы отобразить свои встречи с ними, и не только в Москве, а и в провинции, когда он сам работал актером на провинциальных подмостках.

На Петровке одно время проживал А. П. Чехов, умер герой русско-турецкой войны генерал М. Д. Скобелев — о них В. А. Гиляровский, как и о людях театра, отметил в блокноте.

Улицы Тверская, Большая Дмитровка и Петровка спускаются в чрево Москвы — Охотный ряд. Сюда теперь Владимир Алексеевич и перенес свое внимание. В Охотном он отметил трактир Егорова, известный тем, что в нем не разрешалось курить, отметил Большую московскую гостиницу, знаменитый трактир Тестова.

В кабинет пришла Мария Ивановна и позвала нас пить чай; тут же она сказала Владимиру Алексеевичу, что его кто-то спрашивает. Он сейчас же отправился к посетителю, а мы с Марией Ивановной прошли в столовую.

Усаживаясь за стол, Мария Ивановна спросила:

— Гиляй поделился с тобой соображениями, как он думает писать о Москве?

— Да, Мария Ивановна, мы говорили об этом, план он придумал замечательный.

— За последнее время он что-то волнуется, хандрит… Спрашивает, интересно ли и нужно ли то, о чем он пишет.

— Мы говорили с ним о многом. Мне понятно, в чем суть: он не привык глядеть назад, ему больше по душе пробиваться локтями вперед, а годы не те… Я стараюсь, как могу и как умею, поджечь его со всех сторон, поднять на приступ. Он как будто внемлет гласу вопиющего…

— Это хорошо. Советуй ему, проси, настаивай. Он с тобой считается. Мы тоже будоражим его всей семьей: я, Надя, Виктор Михайлович. К нам зашел как-то Николай Михайлович Лобанов.

— Давно не видал Николая, — ответил я.

— Он теперь законченный художник, график; окончил Вхутемас, занимался под руководством Кардовского. Гиляй, — продолжала Мария Ивановна, — нашел у себя в бумагах счет трактира Тестова на 36 рублей и писал в это время главу, как они с Далматовым и компанией обедали в этом трактире. Он сейчас же заговорил с Николаем Михайловичем на ту же тему: «Я, — сказал он, — стар, а тех людей, о которых я пишу, уже нет в живых, — нужно ли это? А?» Когда Гиляй окончил главу и прочитал ее, она свежо, живописно получилась, занимательно отражала жизнь, прекрасная новелла! — закончила она.

Отпустив посетителя, Владимир Алексеевич, бодрый, оживленный, вошел в столовую и уселся за стол, громыхая стульями. Ему подали чай.

— Мы с Колей, — сказал он Марии Ивановне, — хорошо сегодня поговорили обо всем. Наметилась пропасть тем, мое дело только пиши.

— Мы все знаем, сколько у тебя тем, сколько материала. Только ты, Гиляй, редко балуешь нас новыми главами.

— Скоро, милая Маня, развернусь вовсю, — ответил он успокаивающе, — буду писать без удержу.

Во время чаепития у меня возник вопрос: почему он не остановил своего внимания на газетах?

Газеты и журналы на каждом шагу. На Тверской — «Русское слово», «Новости сезона», «Будильник», в Леонтьевском переулке, ныне улица Станиславского, — журнал «Живое слово», в Чернышевском — «Русские ведомости», в Козицком — «Ведомости городской полиции», в просторечии называвшиеся «Полицейскими ведомостями», в них печатались распоряжения о штрафах, налагаемых на извозчиков за нарушение езды по городу. На Большой Дмитровке — «Московские ведомости», «Газета-Копейка», которую читатели называли «Копейкой-злодейкой», на сквере, куда эта улица упиралась одним концом, — «Утро России». На Петровке — «Московское утро», «Столичная молва», «Московская газета», в Петровских линиях — «Курьер». Даже на моих глазах газет было не перечислить, а сколько их было за время писательской деятельности В. А. Гиляровского!

Материал интереснейший.

Когда после чаю мы вернулись в кабинет, я спросил:

— Вы, видимо, обдуманно не остановились на газетах?

— У меня многое теперь прояснилось, — сказал он, — Сначала я решил ограничиться одной книгой о Москве, обо всем в ней написать, и это создавало трудности. А почему одной? О газетах, например, надо написать отдельную книгу, скажем, «Записки о Москве газетной». Как ты думаешь?

— Думаю так: надо сотворить отдельную книгу…

— А встречи с писателями? Можно много интересного дать и об артистах и театрах столицы и провинции. Эти темы тоже потребуют особых томов. Тогда, — продолжал он с огромным подъемом, — и книга о московской жизни будет выглядеть по-особенному, избавится от излишков, примет более определенную окраску, и мне легче будет ее писать.

Так постепенно утрясался у него творческий план, становился более ясным, отчетливым, после чего он со всем жаром души готовился приняться за неустанную писательскую работу.

Все, что было закреплено им когда-то в записных книжках на ходу, в трамвае, на извозчике, часто не за своим, а за чужим столом или записано дома в тетради в свободные вечера, перенесено в них с крахмальных манжет, имевших всякие заметы, тоже набросанные наскоро; что было когда-то напечатано, набросано в черновиках, собрано и лежало в содержательном литературном архиве