Константинов, сказал, что в магазине напротив дают польский шампунь. Мы бросились туда. Я взял себе и Петру Петровичу, с которым однажды познакомился в парикмахерской. Не купишь — обидится. Вернулись в отдел, видим: в углу Сергей Сергеевич плачет, прическа растрепана. Мы его все жалеем. Он некрасивый, ноги кривые.

Сидит плачет. В чем дело? Оказывается, жена ушла. А у него двое детей на руках. Кому он такой нужен? Все женщины, скажу я вам, одинаковые.

Но тут Сергей Сергеевич увидел шампунь — слезы сразу и высохли. Много ли нам, мужчинам, нужно.

Потом в отдел заглянул Гуревич. В новой рубашке. Голубенькая, в полосу. Здесь кокетка. Здесь в талию. А вот тут разрез. Мне лично не нравится.

Угодник Харитонов с комплиментами сразу.

Очень, мол, вам, товарищ Гуревич, голубое к лицу.

Все начали спорить, можно ли голубое с зеленым носить. Я говорю, нельзя! Подхалим Харитонов: можно. И вдруг змея Иван Степанович, друг называется, тоже говорит: можно. Не ожидал я от него такого предательства. За это я пошел обедать не с ним, а с Сергей Сергеевичем. Иван Степанович надулся. Но пусть знает, что я предательства не прощаю.

После обеда сидим мы в отделе, разговариваем, какая вязка лучше, машинная или ручная. Посреди этой беседы Сергей Сергеевич как взвизгнет, как вскочит на стол! Мы — за ним. Я, как самый решительный, набрал номер телефона нашего коменданта.

Вскоре пришла комендант Настасья Петровна и прогнала мышь. Уже в который раз обещают нам мышеловку поставить.

Кожаное пальто

А и в самом деле, не слишком ли большую власть стали забирать над нами вещи? Кто, в конце концов, чей: они — наши или мы — их? И что это они там нашептывают своими тихими голосами?

Знавал я одно кожаное пальто. Оно отличалось жутким непостоянством характера. Оно ухитрилось поменять несколько человек и в последнее время владело каким-то кинорежиссером, довольно поношенным, но еще в хорошем состоянии. Так вот, оно очень любило гулять на нем. Раз оно гуляло и повстречало знакомую замшевую куртку.

— Здравствуйте!

— Здравствуйте!

— А у вас, — говорит куртка, — опять обновка.

— Да какая там обновка, уже полгода он во мне.

— Дорогое, вы их прямо меняете, как пуговицы.

— А что, — говорит оно, — я еще довольно молодое и хочу нравиться.

— Неужели кинорежиссеры еще в моде?

— Они всегда будут в моде.

— И где, я поинтересуюсь, достали?

— В комиссионке. Счастливый случай. Гляжу: кинорежиссер. У меня его чуть не перехватили. Какие-то наглые вельветовые брюки. Я еле успело опередить.

— Некоторые, конечно, могут себе позволить, — говорит куртка. — А я уже пять лет хожу на одном и том же старшем экономисте. Он из меня просто не вылезает.

— Ну, что ж, экономист — это, конечно, дешево, но, говорят, довольно практично.

— Ха, практично! Он у меня уже дважды побывал в ремонте. А вы попробуйте сейчас отремонтировать старшего экономиста. Никто не берется.

— У каждого, знаете, свои проблемы, — сказало пальто. — Вон мой, видите, уже на макушке стал вытираться.

— Все равно кинорежиссер есть кинорежиссер, — заметила куртка. — Это смотрится.

— Еще очень важно уметь носить, — важно сказало пальто. — Не все это могут.

— Умей не умей, — возразила куртка, — а если каждый день ездишь в общественном транспорте в час пик, да еще с двумя пересадками, будь хоть режиссер, хоть доцент — всякий вид потеряет.

— Наверное, вы правы, — пробормотало пальто.

— Ну, мне пора, надо еще в химчистку забежать, — заторопилась куртка.

— Счастливо! — сказало пальто. — Как-нибудь увидимся.

— Пока! — бросила куртка и прыгнула в трамвай.

А пальто, заложив рукава за спину, двинулось дальше. По правде говоря, оно было из искусственной кожи, но старательно скрывало это.

Шутка

Василий Семенович Муравьев лежал на диване и читал детектив, когда раздался телефонный звонок. Василий Семенович, кряхтя, сполз со своего ложа, нашарил ногами тапочки и подошел к телефону. В трубке кто-то хихикнул, потом зашептались, а потом мужской голос проговорил:

— Василий, это ты?

Голос принадлежал закадычному другу Василия Семеновича Петьке Синельникову.

— Ну я, — сказал Василий Семенович. — А вы чего там хихикаете? Делать вам, что ли, нечего? Ты из дому?

— Нет, не из дому — ответил Синельников.

— А откуда?

— Ни за что не угадаешь.

— И отгадывать не буду, сам скажешь.

— С катка мы.

— С какого еще катка?

— С обыкновенного, ледяного, на коньках катаемся. Приезжай, Василий, не пожалеешь. Ребята тут, девчонки. Светка Носкова, Верка Валежникова, Генка, Виктор.

— Да ты в своем уме? — спросил Василий Семенович. — Ты что, в детство впал?

— Нет, серьезно, приезжай! В Лужниках мы. Решили, понимаешь, стариной тряхнуть. Ребята мне творят, позвони да позвони Василию. Вот я и звоню.

— Каждый с ума сходит по-своему, — отрезал Василий Семенович. — Давайте уж без меня. А я лучше на диване с книжечкой.

— Кто звонил? — спросила жена, когда Василий Семенович вернулся на свой диван.

— Петька Синельников звонил. Представляешь, старый хрыч чего придумал. На коньках кататься. И меня тоже зовет.

— Ой, мамочка! Ой, сейчас лопну от смеха!

— Да что тебя так рассмешило?

— И он еще спрашивает, — утерев слезы, сказала жена. — Представила, как ты на коньках катаешься.

— И что тут смешного, не понимаю. Будто я никогда на коньках не катался.

— Ты еще чего вспомни. Это же сто лет назад было.

— Не сто, а всего каких-нибудь тридцать.

— Ладно, читай свою книжку, конькобежец.

— А вот и не буду читать.

— А что ты будешь делать?

— Сейчас увидишь. — И Василий Семенович пошел на кухню. Там он вскарабкался на табуретку и стал шарить на антресолях. На стук и грохот, который поднял Василий Семенович, прибежала жена.

— Василий, что ты?

— А вот и ничего, — ответил супруг, извлекая из глубины антресолей коньки.

— Василий, я тебя никуда не пущу.

— Еще как пустишь!

— Василий, у тебя двое внуков, тебе через год на пенсию.

— Передай внукам, что дедушка уехал на каток. А насчет пенсии, это ты еще рано, матушка, запела. Васька Муравьев еще всем вам покажет, на что он способен. Васька Муравьев — он еще ого-го!

Василий Семенович уже шагал по скрипучему снегу, а супруга, насколько возможно высунувшись из форточки, все кричала:

— Васенька, голубчик, с катка позвони обязательно. Я буду волноваться.

На катке знакомых не оказалось. Но через полчаса Василий Семенович уже забыл обо всем на смете. Главное было то, что он не разучился кататься, что вокруг кружился народ, что играла музыка и падал снег.

Спустя месяц Василий Семенович встретил Синельникова.

— А ты, я слышал, на коньках вовсю катаешься, — сказал Петька.

— Каждое воскресенье.

— Чудак-человек, мы же пошутили тогда.