Это было настолько в порядке вещей, что никому вообще не приходило в голову с этим бороться. Борьба началась в 60-х, когда в Тур де Франс появились профессиональные команды, собранные из представителей разных стран.

Первый «взрыв», серьезно затронувший велоспорт, произошел, кстати, не на Тур де Франс, а на Олимпийских играх в Риме — во время групповой гонки датчанин Кнуд Йенсен упал прямо на трассе и потерял сознание от солнечного удара. Он сильно разбил голову, его увезли в больницу, где он и скончался. И уже при вскрытии в организме Йенсена нашли фенамин — препарат группы амфетаминов.

Но остановить процесс было уже невозможно: с появлением профессиональных команд, заточенных на результат и соответственно — на большие деньги, пошло совершенствование всех составляющих гонки. Фармакологии — в том числе, что было логично: где может тестироваться и использоваться фармакология? Война, космос и спорт. Эти три площадки всегда и были полигоном для фарм-индустрии.

Если говорить о воздействии на организм человека, велосипедный спорт — это всегда тяжело. Когда-то в трековой программе Олимпийских игр помимо спринта разыгрывались медали в тандемах. Для телевидения эти состязания были совершенно неинтересны, особенно когда гонщики неподвижно замирали на пять или десять минут в сюрплясе. Телевидение в итоге этот вид из олимпийской программы и выдавило — под тем предлогом, что это слишком травмоопасно. Это действительно так: падения тандемов бывает страшно даже смотреть со стороны, не говоря уже о том, чтобы угодить в них самому. Но самым интересным моментом этих соревнований для профессионалов был сюрпляс — борьба нервов, возведенная в совершенно невероятную степень.

Я видел однажды, как двадцать минут неподвижно стоял чемпион мира Омар Пхакадзе. Глыба, гора мышц. Представляете, что такое неподвижно стоять на педалях в статическом напряжении с такой мышечной массой? Какие невероятные химические процессы происходят в этих мышцах? А ведь из этого состояния нужно снова выйти на скорость, да еще и тактически правильно построить свои действия на заключительных виражах, чтобы не проиграть. Это реально бывает за гранью понимания.

Но даже на фоне всех велосипедных дисциплин вместе взятых Тур де Франс — крайне специфическое мероприятие.

Длится он двадцать один день. Я бы сказал, что с точки зрения медицины «Большая петля» — ничуть не менее интересная вещь, чем полет в космос. Потому что столь длинная эксплуатация всех систем человеческого организма в экстремальных условиях существует далеко не в каждом виде спорта. Лэнс Армстронг во время одного из своих победных сезонов провел в седле 86 часов и пятнадцать минут. Это страшное испытание — начиная от состояния промежности и заканчивая всем остальным. Ехать приходится преимущественно в горах, где лед, холод, если случается обезвоживание организма, моментально его ничем не компенсируешь — не придумали пока таких препаратов.

В 1967-м, когда на перевале Ванту от передозировки амфетаминов погиб Том Симпсон, его провожали, как героя. Как человека, который поставил победу в гонке выше собственной жизни.

Совсем другая история — Лэнс Армстронг. Сам я относился и отношусь к Лэнсу с глубочайшим уважением — как к великому спортсмену. Тем более — пережившему рак. Помню, был потрясен, читая книгу, где Армстронг поминутно расписывает все испытания, через которые тогда прошел, рассказывает, как сильно страдал, причем делает это без какой бы то ни было плаксивости в интонациях. Вернуться практически с того света и выиграть Тур де Франс… Не хочу голословно утверждать, что фармакологией так или иначе пользуются все, но у каждого своя роль в этой гонке. У Лэнса она была такова, что требовала великого мужества и самопожертвования. И великих затрат. Он бился за победу и шел на огромный риск. Не говоря уже о том, что на кону стояли огромные деньги.

Помню Вадима Бахвалова чехвостили у нас в парткоме за то, что гонщики ездили под его руководством на соревнования в Данию, заработали денег и пустили, что называется шапку по кругу, чтобы тренеру с их призовых тоже что-то досталось. Кто-то написал, что Вадим чуть ли не обирал спортсменов в этой поездке — и понеслось, хотя речь шла о сущих копейках. В Тур де Франс общая касса — это непреложный закон, потому что ты не побеждаешь один. Кто-то тебя раскатывает, кто-то подтаскивает запасное колесо, кто-то сдерживает соперников. С учетом рекламных контрактов тот же Армстронг как-то выиграл два с половиной миллиона долларов за один год. И все его призовые всегда делились между всеми членами команды. В определенных пропорциях, но между всеми.

Президентом UCI на момент возникновения скандала был Вербрюгген, и он конечно же знал о допинг-пробах американца: все бумаги из лабораторий первым делом направлялись в международную федерацию. Просто до поры до времени Лэнса прощали. И раскрутили дело Армстронга, прижав его в итоге к стенке, не лаборатории, а страховые компании, на контрактах с которыми Лэнс в свое время заработал кучу денег.

Много лет спустя французы выпустили художественный фильм «Допинг», посвященный тем событиям на Тур де Франс. Прообразом главного героя стал Армстронг. Фильм получился неоднозначным, но всю глубину человеческой трагедии Лэнса он передал прекрасно. Французам удалось показать взаимосвязь удивительного с одной стороны спортивного события — и того ужаса, что оно способно породить в своей «закулисной» части.

* * *

Идея привезти Тур де Франс в Москву возникла в том самом самолете, где случилось мое знакомство с Левитаном. Причем первоначально принадлежала она как раз Феликсу, который то ли в шутку, то ли всерьез спросил меня:

— А почему бы нам не привезти гонку к вам в страну?

— Я тогда долго объяснял ему, что наша страна не готова к очень многим вещам. Например — безвизовому въезду. А значит, при организации подобного мероприятия мы непременно столкнемся с чудовищными временными затратами и прочими проблемами.

Но как раз с того времени мысль о том, чтобы привезти к нам Тур де Франс, стала для меня чем-то вроде вызова. Все гонки, которые тогда у нас проводились, включая наиболее известную — Пять колец Москвы, по степени своей значимости не заслуживали даже того, чтобы ради них перекрывать город. После того, как мы блестяще справились с проведением Олимпийских игр-1980, думать о проведении Тур де Франс в Москве я стал гораздо более предметно. Даже возил в Париж на финиш гонки все руководство Национального фонда спорта во главе с Федоровым и Тарпищевым — чтобы заразить их этой идеей.

В 1983-м из Франции пришла официальная бумага с предложением провести Тур де Франс в Москве. Письмо, как водится, поступило в ЦК партии, оттуда было спущено в Спорткомитет для того, чтобы подготовить для «верхов» заключение. Я обозначил все «за» и «против», объяснил, какие мероприятия следует провести. И механизм закрутился.

Все, что было наработано за время проведения Московской Олимпиады, оказалось колоссальным опытом. Именно тогда мы впервые реализовали схему, при которой паспортный контроль проводился бы прямо в самолете. Начальником погранвойск тогда был Владимир Александрович Матросов, который входил в президиум ЦС «Динамо», что безусловно облегчало решение многих вопросов. С руководителем таможенной службы Виталием Константиновичем Бояровым мы тоже были в хороших личных отношениях. И все равно сложности возникали на каждом шагу.