— Ничего себе, — шепотом оценил Корчагин. — Да ты у нас специалист широкого профиля.

— Лыжами увлекалась, — скромно сообщила Татьяна. — А также ездой на роликах. Это, кстати, был единственный случай за время, проведенное в Красноярске, когда я реально чуть не вышла замуж. Мой парень был инструктором по разным видам спорта. К счастью, за день до подачи заявления он опомнился, свалил в кусты… Слушай, а у тебя на зоне секс был?

Алексей поперхнулся и чуть не свалился с забора. Не было у него секса на зоне! А вот после зоны — был, но об этом некоторым знать не положено… Он спрыгнул с забора, и Татьяна рухнула в его вытянутые руки. Она все-таки надушилась, идя на дело… Но Алексей ничего не чувствовал, он волновался, как никогда за последние девять лет, волнение щипало за все места, пинало по мягкому… Они перебегали от дерева к дереву, застывали, прислушивались. Здание лечебницы оказалось немаленьким — оно тянулось вдоль дороги метров на семьдесят. Лишь в самом конце больницы на первом этаже горел свет, а в том крыле, куда они направлялись, было тихо и темно.

— Не слишком ли большая психушка для маленького района? — выразил резонное сомнение Алексей.

— Издеваешься? — прошептала Татьяна, припадая к нему плечом. Он видел, как возбужденно поблескивают в темноте ее глаза. А духи, которыми она набрызгалась, в принципе, были неплохими… — Ты о чем, вообще, говоришь, Лешенька? Для нашего района это очень маленькая больница. В ней постоянно не хватает мест, больных не принимают, отправляют обратно домой — даже тех, кто потенциально опасен. Многие палаты не используются из-за аварийного состояния, в других — «спецобслуживание», как, скажем, в нашем случае… извини. Да будет тебе известно, каждый пятый взрослый человек имеет отклонения в психике, каждый двадцатый страдает от серьезного психического заболевания… Порядок, мы на месте.

Они обогнули восточную сторону лечебницы и уперлись в торец. Алексей задрал голову. Серые кирпичи, водосточная труба, окна в мутной дали… Что напомнила ему эту картина? Сжалось сердце, он вспомнил, как карабкался к любимой по водосточной трубе…

— Психи не сбегают? — криво ухмыльнулся он.

— Была пара случаев, — призналась Татьяна. — Но одолеть забор у них почему-то не вышло. Да и смысл? За оградой такой же сумасшедший дом. Видишь окно крайнее справа? Нам туда. Там рама не закрывается на шпингалет, он в принципе отсутствует. И сама рама, кстати, до упора не открывается.

— Откуда ты знаешь?

— Курила там как-то, будучи в нервном состоянии. Я, в сущности, не курю, но когда волнуюсь, то постоянно об этом забываю.

— Что там?

— Не поверишь, Лешенька, это женский туалет… Что-то не так? Ты тормозишь, как Касперский.

— Спасибо, Тань. Считай, что отомстила…

Они взбирались друг за дружкой по водосточной трубе. Жестяная конструкция держалась прочно — в отличие от кирпичей, которые вываливались из кладки, стоило лишь к ним прикоснуться. Татьяна действительно неплохо отомстила. Рама в туалете открывалась лишь на пятнадцать сантиметров. Дальше ее что-то не пускало. Татьяна пролезла — она оказалась изящнее сообщника, а вот Корчагин застрял, причем на полном серьезе. Ни хрюкнуть, ни крякнуть… Он тужился, вдавливался в узкую щель, сопротивляясь соблазну разнести фрамугу вместе со стеклом. Сполз с подоконника, злой, как пират. Припустил за Татьяной, зажимая нос — ароматы в женском заведении не имели ничего общего с индийскими благовониями. А она уже выскальзывала в коридор. Он за ней. Запахи в больнице были не лучше. Духота, тяжелая угнетающая атмосфера… Он смело шагнул вперед, сделав отмашку, зацепил за что-то рукой, и плакат в фанерной раме, пропагандирующий, видимо, здоровый образ жизни, едва не сверзился на пол.

— Да тише ты, Венера, блин, Милосская… — отчаянно зашептала Татьяна и невольно прижалась к нему. Он приобнял ее — тоже непроизвольно, ни о чем таком не думая. Здесь действительно было не по себе — даже человеку, привыкшему храбро бросаться на демонов и ветряные мельницы. Невкусные запахи, пыль в носу, ощущение разомкнутого пространства…

— Мы же не боимся темноты? — неуверенно прошептала Татьяна.

— Не боимся, — отозвался Корчагин. — Чего ее бояться? Пусть темнота нас боится.

Где-то в отдалении за стеной стонал человек. Возможно, во сне. А возможно, уже проснулся… Нервы натянулись, он плевать хотел на темноту, на запахи, он так много лет шел к этому дню… Антураж уже не имел значения. Они крались мимо закрытых дверей, прислушивались. Он полностью доверился Татьяне — эта девушка оказалась далеко не рухлядью, и с решимостью у нее все было в порядке, даже странно. На втором этаже дежурный отсутствовал, посторонние по коридору не шатались, и злоумышленники двигались без препятствий. Глаза привыкали к темноте. Из насыщенного запахами мрака проступали очертания дверей, какие-то ниши, вертикальные выступы в стенах, за которыми можно было прятаться, — это здание построили еще до тех благословенных времен, когда проектировщики отказались от последних намеков на архитектурные излишества. Татьяна неплохо ориентировалась, тянула его за руку. Планировка больницы оказалась не такой примитивной, как представлялось снаружи. Два изогнутых коридора, лестница, промежуточный этаж со складами, процедурные кабинеты, у дверей в которые вонь многократно усиливалась… Пациенты отделения, в котором лежал Вовка Струве, видимо, не считались буйными и опасными — двери в их палаты не запирались на ключ, не имели окон, затянутых решетками — наподобие тюремных. Просторная палата на двух человек, въевшийся в стены больничный дух, стальные жалюзи на окнах, шторы. Спящие пациенты на появление посторонних не реагировали — два тела в разных углах прерывисто сопели на своих кроватях. Вихрь воспоминаний, тоска нечеловеческая — а ведь это только «разогрев»… Татьяна осторожно села на краешек, погладила больного поверх одеяла, включила крошечный фонарик, разбрызгивающий маркий свет. Пациент заворошился, застонал, охваченный страхом, но успокоился, почувствовав родные руки, что-то бессвязно забубнил… Корчагин потрясенно всматривался в лицо друга, слезы наворачивались на глаза. Тысяча чертей, останься он на свободе, разве допустил бы такое с Вовкой?! Вовка Струве постарел лет на тридцать, был какой-то дряблый, кожа свисала мешками, глаза окружала желтоватая слизь. Шея превратилась в сплошные складки. Редели и превращались в безжизненную паклю волосы. Он сонно моргал, бессмысленно таращился в пространство левее Алексея — он не видел друга и не чувствовал! А Татьяна гладила его по голове, шептала ласковые слова, сглатывала слезы. В этой компании плакс становилось совсем невмоготу… Алексей пристроился рядом на корточках. Но больной по-прежнему не реагировал — он урчал, как кот, синхронно с поглаживаниями, глаза туманились — он снова засыпал. Татьяна опустила его голову на подушку, прикрыла брата одеялом, прошептала с какой-то ненужной злостью, осветив лицо Алексея:

— Удовлетворил свое любопытство?

Это было не любопытство, какая она все-таки дура… Вовка уже посапывал, отвернувшись к стене.

— Тебе не кажется, что его закармливают транквилизаторами? — пробормотал Корчагин.