— Так ведь не добежим же до дота! — изумленно уставился на него Кожухарь. — Сил не хватит. И зачем бежать, немцы-то пока еще на том берегу. Ну придем на полчаса позже, какая разница?

— За мной, Кожухарь, за мной, — неожиданно занервничал Громов, словно бы предчувствуя, что в доте сейчас происходит что-то неладное. — Время дорого, время! А то ведь может случиться так, что пока мы доберемся до своего «Беркута», бойцы уже разбредутся кто куда.

— Не разбредутся, — тяжело, по-стариковски дыша, поднимался на небольшое взгорье Кожухарь. — Там ведь старшина Дзюбач. Тот и сам не уйдет, и другим не даст.

— Разве что надежда на старшину Дзюбача… — примирительно согласился Громов.

Хозяин, в доме которого штандартенфюрер СС Гредер решил остановиться, чтобы отдохнуть и перекусить, оказался молдаванином, к тому же бывшим учителем немецкого языка. Дом его не пострадал, снаряд, упавший у него в саду, оказался болванкой — из тех, которыми иногда пользуются танкисты, и он так и лежал невзорвавшимся.

Высокий, крепкого телосложения усач этот встретил полковника, его адъютанта и водителя без особой радости, но и незлобиво, как встречают напросившихся на ночлег случайных проезжих.

Деревня была занята какой-то румынской частью, и своих, молдаван, румыны старались не обижать. Единственное, на что хозяин, которого звали Мирчей, пожаловался, так это на то, что слишком уж многие из солдат попрошайничают.

— И надолго вы ко мне? — бесцеремонно поинтересовался Мирча, как только, выслушав его жалобу, полковник СС пообещал потребовать от румынского командира, чтобы тот унял своих попрошаек.

— На два часа, — ответил Гредер.

— Это приемлемо, — признал Мирча. С немцами он вел себя, как с союзниками, поэтому старался держаться непринужденно. Тем не менее это его «приемлемо» оскорбило адъютанта Гредера унтерштурмфюрера Курта Шушнинга, и тот посоветовал хозяину попридержать язык.

Семидесятилетний экс-педагог высокомерно взглянул на молодого лейтенанта, давая понять, что ему не следовало бы вмешиваться в разговор старших, и как ни в чем не бывало продолжил:

— За полчаса до вашего появления здесь ко мне зашел румынский полковник. Возможно, я принял бы его, но вместе с ним оказался пленный русский летчик, которого полковник Думитраш намеревался прямо здесь, у меня в доме, допрашивать. Но я так и сказал ему, что это дом сельского интеллигента, а не филиал бухарестской тюрьмы…

Услышав о летчике, Гредер прекратил опустошать свой бокал с густым терпковато-сладким красным вином и резко прервал Мирчу:

— Этот пленный что, действительно был русский летчик?

— Летчик, — пожал плечами хозяин дома, принимая от еще довольно моложавой жены две большие миски: одну — с нарезанными на ней ломтиками брынзы, другую — с жареным перцем. — Полковник сам говорил. К тому же я видел форму и знаки различия. Его вчера подбили. Причем подбили на левом берегу Днестра, а самолет упал на правый. Почти сутки этот пилот скрывался в степи. По званию вроде бы майор, в советских знаках различия я не очень-то хорошо разбираюсь.

— Это уже интересно, Шушнинг, — обратил Гредер свой взор на адъютанта. — Пленного немедленно сюда. Не для допроса, просто я хочу с ним переговорить.

— А если румын-полковник станет возражать?

— Значит, вы доставите этого летчика вместе с вашим «румын-полковником». Возьмите с собой водителя и под двумя стволами — сюда их, обоих. Что касается вас, господин Мирча, то я попрошу вас быть переводчиком. Поскольку русский мой слабоват.

— Так вы владеете русским? Учительствовали у себя в Германии?

— Нет, сам учился. У них, в России, — вновь наполнил Гредер свой стакан вином из стоявшего посреди стола чайника. Он впервые в жизни видел, чтобы вино подавали в чайниках. До этого дня он даже не догадывался, что такое в принципе возможно.

— Значит, вы русский немец? — поинтересовался Мирча, отослав жену в другую комнату, очевидно, побаиваясь, как бы подвыпивший эсэсовец не засмотрелся на нее.

— По крайней мере так считали русские, когда я учился в России.

Их разговор прервало появление адъютанта и водителя. Шушнинг торжествующе представил идущего вместе с ними коренастого, лет под сорок человека, знаки различия которого свидетельствовали, что он является подполковником Военно-воздушных сил Советского Союза.

— Господин штандартенфюрер, позвольте взглянуть: заместитель командира полка подполковник Реутов, — артистично представил русского унтерштурмфюрер, и лицо его светилось так, словно это он сам подбил самолет, в котором над занятой союзными войсками территорией оказался этот русский ас. Хотя единственной его победой была победа над румынским полковником. — Был сбит над Днестром, когда прикрывал отход советских войск. Вступил в бой с тремя германскими самолетами.

— Надеюсь, вы не очень усложнили жизнь нашему другу, румынскому полковнику? — великодушно поинтересовался Гредер после того, как, выдержав напряженную паузу, убедился, что появление самого румынского офицера в доме не последует.

— Всего лишь пообещал господину Думитрашу, что будем помнить о том, что в плен русского офицера взяли все же его, а не наши солдаты.

— Должна же хоть какая-то победа числиться за доблестной румынской королевской армией! — усовестил его Гредер и потребовал от хозяина принести стакан для еще одного гостя.

— Поэтому-то румын-полковник и расчувствовался.

Пленный вел себя очень спокойно. Он уселся за стол, аккуратно положив перед собой забинтованную — то ли раненую, то ли обожженную — правую руку, а левой, не дожидаясь приглашения, взялся за чайник.

— За небеса, господин подполковник, — по-русски предложил тост Гредер.

— За небеса? Да, за небеса можно выпить, — согласился Реутов, но, прежде чем поднести стакан ко рту, пристально взглянул в лицо Гредера.

— Не пытайтесь узнать, в небе вы меня видеть не могли, — едва заметно ухмыльнулся Гредер, давая пленному понять, что любопытство его не осталось незамеченным.

— И все же лицо ваше мне вроде бы знакомо.

— Кстати, какую летную школу вы заканчивали?

— Это допрос?

— Допрос начинался бы с того, в какой части вы служили, сколько боевых машин было в ней в день вашего вылета и кто командир полка. Разве не так? А я всего лишь спрашиваю, какую школу красных военных летчиков вы закончили. И лицо ваше мне тоже знакомо. Фамилии не помню, а вот лицо… В Липецк вас, случайно, судьба не забрасывала, где-то так в конце двадцатых годов?

— В Липецк?! — оживился Реутов. Ему было за сорок, крупное, испещренное глубокими морщинами мужественное лицо… — А что вы знаете о… Липецке? Почему заговорили именно о нем?

— Это что, допрос, господин подполковник? — отомстил ему Гредер.