На обратной дороге Фрейд пролистал свежий номер «Нью-Йорк геральд», который купил на улице. О деле Корда ни строчки, статью о неспособности Австро-Венгерской империи обуздать южных славян он начал читать и бросил, и тут наткнулся на страницу комиксов. Яркие картинки привлекли его внимание.

Герой истории, маленький мальчик по имени Немо, засыпал в своей кровати и оказывался в Slumberland — Стране снов. В этом феерическом мире Немо и его товарищи забрались в дирижабль. Они полетели над Манхэттеном, но гондола задела верхушку небоскреба, и мальчики упали в пустоту. На последней картинке Немо проснулся и обнаружил, что он свалился с кровати.

Фрейд почувствовал симпатию к ребенку, потерявшемуся в огромном опасном мире.

— Рисунки с алхимическими символами — самый верный путь к раскрытию психологии убийцы, — сказал Юнг, отрывая Фрейда от чтения. — Предлагаю зайти к моему другу, который поможет нам их истолковать. Адам Гупнин — доктор истории религий.

— Никогда о нем не слышал, — сказал Фрейд.

— Он возглавлял кафедру в Киевском университете, а десять лет назад был вынужден эмигрировать, — сообщил Юнг.

— Еще одна жертва украинских погромов?

— Резню он пережил, а вот обвинения в колдовстве — нет. Армия святош в конце концов его одолела. Зато теперь у него есть возможность работать в Колумбийском университете, где самые богатые фонды эзотерической литературы.

— Как вы познакомились с этим оригиналом?

— Подростком он лечился в санатории в наших горах. Он обладал даром медиума, и у нас появилась привычка вместе вертеть столы.

Фрейд нахмурился. Он мог и сам догадаться, что друзья Юнга все похожи на самого Юнга.

— Кроме того, — прибавил Юнг, — если убийца алхимик, то Гупнин, возможно, его знает. Он просто помешан на том, чем занимается.

— Тогда его надо внести в список людей, подозреваемых в убийстве, — заметил Фрейд.

Юнг улыбнулся:

— Если бы я не проводил с вами большую часть времени, вы и меня бы внесли в этот список…

Кан долго не мог заснуть и все думал о том, что Фрейд сказал о его отношении к матери.

Ему казалось, что он снова чувствует запах сена. Ему двенадцать лет и он прогуливает школу.

Зарывшись в сено, он читал детектив «Убийца и Провидец». Это был даже не детектив, а подробная история расследования, облеченная в литературную форму. Автор утверждал, что для поимки преступника необходимы упорство и внимание к деталям.

Когда поздно вечером он вернулся домой, его встретила мертвая тишина. Мать неподвижно лежала на кровати. Мальчик остолбенел. Он с ужасом смотрел в ее мертвые глаза, в которых застыла мольба.

Ему рассказали, что на нее напали, когда она возвращалась из деревни. Разносчик, проезжавший мимо на велосипеде, нашел ее тело под деревом. Ее задушили кожаным шнуром. Сумка и туфли исчезли.

Шериф утверждал, что знает, кто виновен: за последние месяцы какой-то бродяга уже совершил два преступления по соседству. Обе жертвы были задушены и ограблены.

Расследование провели наспех. Никакого упорства, никакого внимания к деталям. Кан понял, что шериф рассчитывал только на удачу.

Кан до сих пор чувствовал запах мокрой травы на рассвете.

Он пошел на место преступления. Попытался понять, что произошло. На обочине он нашел волосы. На дороге заметил следы шин и отпечатки грязных сапог. Они вели в лес.

Там, в двухстах метрах от того места, где был обнаружен труп, он нашел платок матери.

Сегодня он смог бы снять отпечатки пальцев.

Выследить убийцу.

Он до сих пор помнил запах чернил и бумаги.

В школьной тетради он красивым почерком записал свои гипотезы. Его мать была убита в уединенном месте, там, где он нашел платок, а затем тело перенесли к обочине дороги. То есть преступник сделал все, чтобы подозрения полиции пали на бродягу.

Он прогулял школу. Он пришел к шерифу и отдал ему тетрадь.

Убийцу матери так и не нашли.

И каждую ночь Кан вспоминал взгляд, которым она, наверное, смотрела на убийцу, — взгляд, полный мольбы и отчаяния.

Он стал полицейским, чтобы забыть этот взгляд, глядя в другие глаза.

Ненавидящие глаза убийц.

Покорные глаза жертв.

Глаза их близких, полные безутешного горя.

— Черт подери, — сказал Ренцо, входя вслед за Каном в просторный лифт небоскреба Метрополитен-лайф-тауэр, — что ты молчишь как рыба?

— Я паршиво себя чувствую, — ответил инспектор.

— Ты всегда паршиво себя чувствуешь.

Пока они поднимались, двери лифта открывались и закрывались по меньшей мере десять раз. Работающие в небоскребе девушки входили и выходили, улыбаясь, а затем опуская глаза.

Девушки улыбаются, подумал Кан, потому что они сбежали с завода, из трущоб или из гетто. Они добились этого American way of life,[11]при котором получают меньше десяти долларов в неделю. Они приехали из разных стран, но одеты все одинаково: юбка до щиколоток, белая блузка и ботиночки. Их отличают только мелочи — брошка, браслет, оттенок губной помады или прическа. И если присмотреться, иногда возникает еле уловимое ощущение, что под благопристойной внешностью таится душа, покрытая синяками.

На тридцать третьем, директорском, этаже Кан и Ренцо попросили проводить их к вице-президенту Теннеру, временно исполняющему обязанности руководителя компании. Секретарша провела их вдоль лишенного перегородок пространства, где рядами тянулись десятки одинаковых деревянных столов.

— Скажи мне одну вещь, — снова спросил Ренцо. — Почему такой человек, как ты, живет холостяком? Ты видел, сколько хорошеньких женщин без обручальных колец в одном только этом здании Манхэттена?

— Ты думаешь, если бы я был женат, то имел бы больше успеха у хорошеньких женщин без обручальных колец?

— Я серьезно. Это из-за твоей матери?

— Ты что, тоже занялся психоанализом? — сказал Кан без тени улыбки.

Секретарша открыла перед ними дверь в просторный, богато обставленный кабинет, где сидела женщина лет сорока, одетая точно так же, как и все остальные служащие.

— Мы хотели бы встретиться с вице-президентом, — заявил Кан.

— Это я. Меня зовут Кэролайн Теннер.

Кан постарался скрыть удивление, упрекая себя за то, что не собрал предварительно больше информации. Вице-президент подошла, чтобы пожать им руки, и чуть не раздавила Кану пальцы.

— Простите, что заставила вас ждать, — сказала она, адресуя им дежурную улыбку. — Моя должность далеко не синекура.