«Дима, я… прости…»

Снова. Снова не сказала! Снова получилось криво. Ну, впрочем, ничего нового.

Значит завтра, и послезавтра, и так каждый следующий день этот сон будет повторяться до тех пор, пока я не сделаю правильный выбор!

«Прости меня, – тихонько выдыхаю я, – что бы я не сделала тогда, прости…»

– Знаю, что я не имела право в одиночку решать судьбу нашего ребёнка, – говорю уверено, хотя внутри вся в надрыве. – Не стоило этого делать.

– Не стоило, – срывается из его плотно сжатых губ, но глаза его по-прежнему опущены на документ.

– Я люблю тебя!

Замечаю, как дёрнулись мышцы на его лице при слове "люблю", и от чего-то становится гадко на душе. Не совладав с эмоциями, решаю подойти к нему вплотную и только глядя ему в глаза начинаю понимать, что это было ошибочное решение – приблизиться к нему так близко.

–Ты не веришь мне? – вопросительно вскидываю бровь, но не получаю ответа на свой вопрос.

Вместо этого, он хватает меня за горло и прибивает к зеркальной стене с такой силой, что кабина новенького лифта натужно скрипит и нервно дергается на стальных канатах. В его действиях нет никакой страсти или поддельной злости – он в настоящей ярости.

Стискиваю зубы от боли, не позволяя себе проронить ни звука. Меня окутывает ощущение "прощания", ощущение, что этот разговор финальный в моем и его терпении.

– Бл*ть, Кира, ты не устаёшь меня удивлять, – начинает душить, не давая возможности набрать кислорода в легкие. – Кажется, ниже падать уже некуда, но ты все продолжаешь и продолжаешь катиться вниз.

– Пусти, – задыхаясь, хриплю я. – Не понимаю, о чем ты?! – руками пытаюсь вырвать свою шею из железной хватки. – Почему ты не веришь мне?

Сейчас мне не до ехидных улыбок, он перекрывает доступ к воздуху и сжимает до тех пор, пока слёзы не замирают в уголках моих глаз.

Раздаётся характерный сигнал расходящихся в стороны дверей, жестокие руки ослабевают хватку, а потом и вовсе отпускают меня. Вонзаю потрясенный взгляд в мучителя и только потом перевожу его на стоящих на площадке перед лифтом мужчин, которые озадаченно смотрят на нас.

Словно совсем не замечая их, Дима уходит, но, сделав шаг, оборачивается ко мне и протягивает мятую бумагу, ту самую, что до сих пор держал в руке.

– Твое вранье всегда стояло между нами, – бесстрастным голосом произносит он. – Хотя бы раз! Один раз, – повторяет с презрительной усмешкой на губах, – я хотел бы услышать правду из твоего лживого рта. И знаешь, что? … Я принял бы его, окажись он хоть сыном заклятого врага!

Он говорит, но я не в состоянии его слышать. Опустив невидящий взгляд вниз, пару секунд разглядываю смятый лист, и только потом раскрываю и читаю: «Вероятность отцовства 0%. Предполагаемый отец исключается, как биологический отец тестируемого ребенка.»

Что?!

В первые секунды забываю дышать!

Дима с отвращением, разворачивается и уходит, оставив меня наедине с результатом анализа ДНК в руках.

Продолжаю стоять, уткнувшись носом бумагу, и меня раздирает на части от обиды: я стала пустым местом для человека, который был для меня всем. Чувствую себя настолько униженной, что хочется сравняться с землёй, лишь бы никто меня больше никогда не видел.

***

Ложь до боли надоела.

Нахожу в себе силы, разворачиваюсь, упираюсь ладонями в зеркальные панели, поднимаю взгляд и отчаянно вздыхаю, видя в них свое карикатурно искаженное отражение.

– Ко мне никого не впускать!

Наверное, весь этаж слышит, как Дима отдает приказ секретарше, и так хлопает дверью своего кабинета, что в приемной и переговорной дрожат стеклянные стены.

Решаю, что у меня больше нет времени на собственные чувства, боль и обиды, перевожу дыхание, вытираю лицо и иду следом за ним.

– Ну уж нет! В этот раз мы поговорим и закончим!

Побледневшая блондинка-секретарша торопливо вскакивает из-за стола мне навстречу и, подбоченясь встает у двери, преграждая путь, явно готовая защищать своего босса и его миллионы от любых посягательств.

– Сказано – не впускать, значит не пущу!

– Не вмешивайся, – бросаю на повышенных тонах и, грубо оттолкнув ее в сторону, без позволения врываюсь в кабинет.

– Дмитрий Евгеньевич, она… Она! … Я сейчас вызову охрану!

На взволнованные бессвязные оправдания своей секретарши Барс не реагировал, лишь сдержанным кивком головы указал той на дверь, и, не смея больше произнести ни слова, блондинка быстро покинула помещение, вновь отправляясь за компьютер.

Поток слов, что хотела сказать ему смешался с эмоциями, как только он поднял взгляд на меня и, немедля, стал направляться в мою сторону. Я думала, что буду смелой, смогу выстоять, заставлю его выслушать меня, но, попав в плен родных сердцу изумрудно-зеленых глаз, сломалась.

– Прости меня… – словно со стороны слышу себя и свой голос, который сипит от волнения.

– Не верю тебе.

– Так поверь! – взмолилась я.

Он молчит, не сводит с меня глаз, а я начинаю раздражаться.

– Год назад ты ждал, что я сама признаюсь тебе во всем. Попрошу прощения, – пытаюсь сказать громче, сквозь охрипший голос, – но за что? За то, что устроилась на работу в твою компанию с целью шпионажа даже не зная тебя? Могла ли я предположить сумасшедшее, невозможное, что мы встретимся, и вся моя жизнь перевернется?! Когда ты ждал моих объяснений – я промолчала потому, что правда, произнесённая вслух, порой ещё ужаснее, чем нам кажется, когда мы перебираем её в своих мыслях. Но спустя время у меня появилось так много слов для тебя! Это не от болтливости, и не от того, что мне было легко и неважно, бездумно, говорить их – а от того, что мы были вместе так мало, так мало, считаные дни, а я думала о тебе так много, весь прошедший год, и разговаривала с тобой – без тебя – все это время, изо дня в день признаваясь в своем предательстве.

Молчит, но слышит меня, я знаю… и продолжаю надеяться, что достучусь до его прощения.

– Я ненавижу себя за глупость и опрометчивость решений. Но ничего нельзя изменить: ни мои действия, ни тот поступок, поэтому сожаление от содеянного мучает еще сильнее.

– Тебе ведь не требовалось мое чертово прощение все это время! Хочешь извинений сейчас? Тогда попроси их у себя самой.

Зачем ковыряться словами, как ножом, в и так разорванном сердце?

Он словно попал прямо в центр!

Дима прав, осталось самое страшное – простить себя. Если кому и стоит просить у меня прощения, так это мне самой. Да только я не могу, потому что знаю, что не прощу. Возможно поэтому, я и надеюсь на прощение от него. Хочу, чтобы он сделал это вместо меня. Да только увы, он не желает облегчать мне задачу и быть посредником между мной и моей совестью.