Как славно, что именно вы, мой господин, обучали меня. Иные давно бы высекли. За глупые вопросы и не менее глупые предположения. Девочки в двадцать две Половины совсем о другом думали. И точно не сидели на коленях тоу’руна. Это привилегия младшего сына.

Его мать, с которой сблизился каждый из членов совета, умерла от неизвестной болезни, когда он был еще совсем юным. Помню, как ее лихорадило, как она впивалась ногтями в кожу, пытаясь содрать, как задыхалась от кашля и отхаркивала черные сгустки. Помню, как проклинала меня и вас, мой господин, срывающимся голосом. Ваш младший сын был слишком напуган, чтобы подойти к ней, чтобы попрощаться. А затем — просто принял гибель матери. Молча. Но, кажется, какую-то его часть она забрала с собой, в Пак’аш.

Воспитанием же его занимались не только вы, мой господин, но и я. Я поведала ему все те истории, которые узнала от вас. Научила тому, что знаю сама. Он и сам иногда прибегал, садился рядом и требовал рассказать о походах и сражениях.

Как же быстро он вырос. Превратился из милого щекастого мальчугана в довольно привлекательного юношу, а затем — в безмозглого идиота, который сейчас, возможно, лежит мертвый где-то в лесу.

«Маленьким несмышленышам нечего делать вдали от дома».

Так вы говорили. И водили рукой по отсеченным пальцам моей правой ноги.

«Нечего», — думала я, глядя на обезображенную конечность. А затем почему-то снова бралась за топор.

Я благодарна Ахану за то, что он не сомневается, не припоминает, какой слабой и беззащитной я была. Даже сейчас не пытается удержать, хотя в его глазах я — все та же глупая девочка с растрепанными белыми косичками и вечно разбитыми кулаками и губами.

Вопросы уже давно не решаются насилием. Слово порой имеет куда больший вес, нежели хорошо поставленный удар. Обиженный мальчишка мог собрать с десяток друзей и загнать меня в лес: у них свои взгляды на жизнь. Взрослые же предпочитают иные игры, более изящные, более подлые. Главное — знать правила и уметь их обходить. Потому членам совета без толку угрожать. Они просто улыбнутся и лишний раз убедятся в том, что я была и осталась дочерью танцовщицы с закрученными золотыми рогами. Гнилой плод, которому доверился свихнувшийся на старости лет тоу’рун. Настолько, что звал ласковым прозвищем и позволял таскать платья из шкафа покойной супруги.

— Мышка.

Узловатые пальцы хватают меня за плечи и тянут назад — дальше от зеркала. Под ногами скрипит дощатый пол. Кажется, вот-вот треснет, и мы с Аханом провалимся в погреб, на бочки с дорогой выпивкой.

Слетает теплая накидка. Ворвавшийся в зал ветер треплет мои волосы, забирается под рубашку. Невольно вздрагиваю и тут же ощущаю, как одной рукой Ахан обхватывает меня за пояс и прижимает к себе. Он хочет задать вопрос, от которого по коже бегают мурашки. Как у меня, так и у него.

— Где твое ухо, мышка?

Ахан убирает прядь волос и касается губами обрубка, который, конечно, слышит, но большая часть его давно уже стала чьим-то украшением — энис из северных земель любят подобные трофеи. А я невольно до боли закусываю губу. И в мыслях кляну его всеми возможными словами.

— Мышка-мышка, где твое ухо?

Каждый раз, когда вы спрашивали у меня это, мой господин, мне было стыдно. Я закрывала обрубок руками, мотала головой и пищала. Вы говорили, это звучало так забавно. И смеялись. Потому что ответ всегда был одним и тем же:

— Потерялось.

Глупенькая маленькая мышка. Она всегда что-то теряла, но вы почему-то не ругались, мой господин. Вы гладили и вкладывали в ладони роэль с медовым сердцем. Знали, что это мое любимое лакомство. Но позволить себе его я могла лишь раз в Эс’алавар. Если повезет украсть. Тогда в моих карманах не было денег, зато были листья, и палочки, и какие-то камни, казавшиеся мне похожими на зверей.

— Не теряй второе, пожалуйста.

Мой господин, почему вы всегда были так добры? Почему?

Ведь даже мать, эта дешевка, не дала мне имя. Знаете, что было записано в Книге? Дата моего появления и точка. Я была пустым местом. И перестала им быть, только когда встретила вас.

— А если потеряешь, я отдам тебе свое.

У вас, мой господин, глаза были похожи на два темных омута. Какое пошлое сравнение. Кажется, именно его я слышала позже, когда меня добивался казначей. Омуты… Он говорил, что тонет в них, а сам смотрел на мою шею и плечи и тянулся ко мне своими ручонками. Тогда я очень хотела переломать ему все пальцы. Но ограничилась лишь коротким «Нет».

Для вас, мой господин, я всегда была особенной. Возможно, потому что вы не знали, какой я становилась, пропадая с ваших глаз. Вам бы не понравилось. Мне и самой, признаюсь честно, не нравилось. Только с вами я была Синтариль, была мышкой. Остальные же видели ту самую точку из Книги. Пустое место. И относились соответственно.

— Господин забрал его с собой, — отвечаю и тут же отпихиваю Ахана локтем.

Пускай кривит рот, пускай бьет кулаком по столу. Ахан не всегда может сдержать себя, особенно — если что-то выходит за границы его понимания. И мое отношение к отцу всегда входило в список того, что не умещается в его голове.

У меня всё еще есть силы. Потому что когда-то я дала слово. Без пальцев на ногах, без уха, с обезображенным шрамами и ожогами телом, я всё еще держусь. И буду держаться, пока хранитель не решит, что пора и мне отправиться в Пак’аш.

— Ты не особо-то силен в поддержке, — усмехаюсь и подбираю с пола накидку. Она успела немного запачкаться.

— А тебе она никогда и не была нужна. — Ахан трет лицо ладонями. — Но я попытался.

— Попытался? Заменить моего господина?

Стоит признать: я благодарна. За этот нелепый жест, за то, что он всё еще рядом. Ведь Ахан — не тот, кто скажет доброе слово и подаст руку. Скорее, почуяв слабость, он ударит и красиво удалится, издевательски поклонившись напоследок. Сколько раз я уже видела подобное. Сколько раз новички с переломанными носами и разбитыми губами смотрели Ахану в спину и пытались сказать хоть что-то.

Возможно, я действительно заслужила хоть каплю уважения за то, что с улыбкой харкала кровью ему на сапоги, пыталась сбить с ног или швырнуть в голову первый попавшийся под руку предмет. За то, что никогда не плакала при нём, не жаловалась, как было больно. Я не уходила. И вовсе не потому, что мне некуда было пойти.

— Ты хоть знаешь, куда направиться?

— У меня везде глаза и уши, Ахан. Не знаю, жив ли братец, но в последний раз его видели неподалеку, в Сагваре. — Невольно смеюсь и прижимаюсь щекой к его плечу. — Малыш боится покинуть тоу.

— И давно ли следишь за ним?

— Так с того дня, как сбежал. Наслушался небось рассказов моих, решил устроить себе приключение. Да только туповат братец.