в сокровищнице. Но герцог решил подождать. Пока что подвоха не было. В сказках цверги всегда начинали торг с маленького. И если человек соглашался, то ему в придачу прилетало что–то вроде «отдашь то, о чем еще не знаешь!» или «отдашь то, что первым на дороге увидишь!». Если человек не соглашался, то цена поднималась. И как только жадность цвергов была с лихвой компенсирована, они забывали про условия и просто забирали деньги.

— Четыре! — напомнил цверг.

С одной стороны честь требовала выкуп за герцогиню посолидней. Его же засмеют, если узнают, что он ее выкупил за четыре мешка золота, как лучшую племенную кобылу! Но жадность требовала у чести поумерить аппетиты и была согласна расстаться с двумя мешками.

— Пять мешков, — произнес Бертран.

— Пять? — переглянулись предприимчивые и жадные цверги. — Пять мешков?

— Да, пять, — произнес герцог. — И чтобы я вас больше не видел.

Среди цвергов послышались волнения. Предводитель стоял и о чем–то усиленно думал. «Думают, что всем не хватит!», — решил Бертран. — «Жадные карлики!».

— Хорошо, пять, — произнес предводитель.

Бертран развернулся и направился в сокровищницу. Он взял первый огромный мешок и потащил в сторону ворот. Стоило ему донести мешок, как он увидел, что возле ворот никого нет.

Зато стоят пять мешков, на которых лежала Пять Мешков.

— Погодите, — удивился герцог. — Это они что? От себя отрывали!

Поверх пяти мешков и Пять Мешков лежала записка с каракулями, а сверху золотой зуб: «Четыре с половиной. Все, что у нас было!».

Глава тридцатая

Герцог посмотрел на мешки и записку, взял на руки жену и крикнул слуг, чтобы они прибавили к его сокровищнице еще четыре мешка и зуб.

Пять Мешков была без сознания. Ее голова болталась, когда Бертран нес ее на руках в башню.

Положив ее на кровать, герцог разорвал веревки и осторожно вынул кляп. На ее теле были ссадины и синяки, и герцогу это ужасно не нравилось.

— Гиос! — крикнул он, укладывая жену на кровать. Что–то внутри подсказало ему, что ей здесь самое место. — Неси воду! И лекарства! Какие есть!

Старый Гиос, скрипя коленками носил туда — сюда флаконы, пока Бертран с сомнением смотрел на красоту, которая медленно приходила в себя.

Герцог нетерпеливо ждал этого момента. Он жаждал подробностей.

— Вы меня спасли? — прошептал слабый голос, а Бертран тут же почувствовал себя спасителем. — Вы меня вызволили?

В этот момент она чуть не расплакалась, а сердце герцога сжалось от умиления.

— А теперь рассказывай, — произнес он, сидя на кровати рядом с женой.

«Я готов ко всему!», — мысленно прибавил он, сгорая от любопытства.

* * *

Я лежала на кровати, глядя на моего спасителя. Ничего себе, как он меня любит, что от цвергов избавил! От умиления у меня на глазах выступили слезы. Бедный, бедный герцог. Так мучился, чтобы меня выкупить! Цверги, они же жадные! Просто так ничего не отдают. Мне еще папа рассказывал.

Я вспомнила, как размахнулась киркой, видя, как в огромном куске породы что–то заманчиво поблескивает. Кирка отскочила и прилетела прямо в цверга, стоящего надо мной, как надсмотрщик.

Видимо, силенок во мне мало. Не хватает.

— Ты давай, работай! — расхаживал противный карлик, едва успевший отскочить. — У нас тут все работают! Никто не отлынивает!

Я била киркой по камню, но все бестолку, как вдруг цверг ушел, чтобы вернуться.

— Раз уж в шахтах ты бесполезна. Будешь куховарить, — скрипнул цверг.

— О! — обрадовалась я, бросая кирку. — Готовить я люблю!

Меня провели в какой–то зал, где стояли хмурые женщины — пленницы в лохмотьях. Он с завистью смотрели на мое новое платье, а я понимала, что их похитили уже давно. На старом платье одной виднелась красивая вышивка, платье второй было обычным, крестьянским. Женщины молча месили тесто, строгали какой–то непонятный мох и варили в огромном котле вонючую похлебку.

— Кто не работает, тот не ест! — объявил цверг. — Будешь готовить отдельно для нас, цвергов. А это для вас, пленников.

— А чем отличается для вас и для пленников? — спросила я, видя огромные мешки, явно ворованной пшеницы.

— Для пленников руки не моют. Для нас моют, — ответил цверг. — А у тебя руки чистые. Гляди какие! Будешь готовить для нас. Приготовь нам что–нибудь эдакое!

Мне выдали огромный котел. Я натаскала воды из подземного ручья, щедро расплескав половину по дороге.

Папа всегда говорил, что у меня талант к готовке. И я об этом знала с детства. Не даром Мартин начинал бегать по дому, когда я только — только подходила к печи. У него на мою стряпню не только слюнки текли, но и слезки!

Я полазила по мешкам, достала оттуда все, что нужно, разожгла огонь и стала бросать в котел все подряд, как делала обычно. И кашу высыпала, и мясо кинула, и еще какой–то мох покрошила. Всего понемножку.

— Чего–то не хватает, — задумалась я, пробуя стряпню.

Пока я бегала и искала, что еще можно положить, объявили время ужина. Я сняла тяжелый котел и споткнулась, едва не упав сверху. Из корсета в котел посыпались ягоды.

***

* * *

Бертран, который встал, даже присел. На всякий случай.

— А что за ягоды? — спросил он, глядя на поцарапанные коленки. Гиос принес зелье и тряпку, и Бертран сам не заметил, как осторожно, как когда–то промакивал слезы красавиц перед расставанием навсегда, промакивал ссадины на ногах герцогини.

— Вот так вывалились, — с энтузиазмом заметила Пять Мешков, а брови герцога поднялись вверх, когда из ее декольте посыпались хрустальные и прозрачные, как слезы камни. В последний раз герцог видел такие в королевской короне. И ценились они на весь золота.

Такие камни смогли добыть только в заброшенных копях цвергов. Обычно цверги очень трепетно относились к своим копям, поэтому предпочитали покидать их, как только выработают их полностью. Три малюсеньких бесценных камушка были добыты из огромного куска породы и преподнесены королю.

— Откуда? — ужаснулся Бертран.

— Так это я упала, — шмыгнула носом Пять Мешков. — Прямо в вагонетку!

— Это когда? — спросил герцог, понимая, что сам король тоже бы хотел упасть в эту вагонетку.

Теперь у Бертрана на одеяле лежала вся королевская сокровищница, еще недавно липнувшая к теплой девичьей груди.

При мысли о прекрасной