Иногда Марии и впрямь казалось, что это не их извечная шутка, что они и впрямь были задуманы как один человек.

«А потом Господь решил, что если не разделить надвое, то для одной огромной и сильной женщины просто не сыскать мужа. Разве что Добрыня Никитич с такой бы справился», — смеялся отец в ответ на привычные восхищенные вздохи и охи знакомых и посторонних людей.

Сейчас под «посторонними» она имела в виду прежде всего Анну, которая в доме Финогеновых была и горничной, и экономкой, то есть прислугой за все. Но и с ней все складывается неплохо…

— Лиза, как ты, отвечай немедленно, — настаивала Мария.

— Ох, я совсем забыла, ты теперь наша новая горничная. — Лиза натужно засмеялась, выпрастывая руки из-под пухового одеяла. — Значит, ты принесешь мне завтрак, если я захочу?

— Да. Анна вчера отпросилась. — Мария хмыкнула. — Я не сказала ни слова против, но сделала строгое лицо, давая понять, что делаю одолжение.

— Не могла же ты плясать от радости… — с трудом ворочая языком, сказала Лиза.

— Да, тем самым я разожгла бы ее любопытство. Теперь, дорогая моя сестра, мы можем быть спокойны, — сказала Мария.

— А Глафира? — снова подала голос Лиза.

— А что — Глафира? Варит, парит, жарит, будто в доме не мы с тобой, а целый полк солдат. Ей вообще пристало бы армию кормить. Я говорю ей — для чего нам столько соленой рыбы? Видела бы ты, какую бочку сельдей она только что засолила! А она отвечает, мол, муж ваш велел заготовить поболее.

Она подошла к окну и отдернула кружевные занавески, которые таились под тяжелой портьерой, затканной серебряной нитью.

— Смотри, как быстро потемнела черемуха. Ягод сколько! — воскликнула Мария.

Лиза приподнялась на постели, села, опершись на подушки.

— Осень наступает… — проговорила она.

— А вчера я видела гусиный клин. Они гоготали над Лалой. Если бы летели сюда весной, то непременно всей стаей на тещином языке.

— На тещином языке? — переспросила Лиза, с трудом ворочая своим собственным языком.

Мария засмеялась:

— Так называется поляна за рекой. Я тебе покажу, хочешь, — сегодня прогуляемся.

— Н-не знаю…

— Что, тебе нехорошо?

— Пройдет. Сама видишь, утро…

Мария, глядя на сестру, точно так же сморщилась, если бы кто посмотрел на них со стороны, то не сказал бы, которая в положении.

— Нет так нет. — Мария вздохнула и, желая перевести мысли сестры на шутливый лад, спросила: — Какая я покладистая, да? Соглашаюсь на все, что ты скажешь. Знаешь, почему?

— Почему?

— Потому что я старшая, а значит, мудрая, — ответила Мария.

— Нет, я старшая. Я родилась раньше тебя.

Похоже, подумала Мария, Лиза отвлеклась от неприятного утреннего состояния.

— Кто сказал? Кто тебя так жестоко обманул?

— Тетушка.

Мария фыркнула:

— Наша тетушка никогда не знала, как это делается.

— Что ты имеешь в виду?

— Как принимают детей. — Мария произнесла эту фразу настолько уверенно, будто уже приняла новорожденного по книге, привезенной Лизой. Потом, догадавшись, как смешно звучат ее слова насчет тетушки, махнула рукой. — Я просто хочу сказать, что наша матушка родила нас без всяких акушерок. Потому и умерла.

Они хорошо знали историю своего рождения. Мать Лизы и Марии оказалась одна в своем имении. Случилось так, что страшная метель отрезала барский дом от всего мира… А роды пришлись на то самое время. Это была печальная история семьи Добросельских.

— Хорошо, — сказала Лиза, — сейчас я встану. Неси самовар.

— Может, тебе сперва принести воды? — спросила Мария, глядя на то, как поменялся цвет лица сестры. На Лизином лице возник зеленоватый оттенок.

— Нет, не надо. — Она тяжело дышала. — Лучше чаю с мятой.

— Сию минуту.

— И сухарик. Черный. Ржаной.

Мария улыбнулась:

— Федор рассказывал, что когда страдают морской болезнью, то просят пустого чаю и сухарик.

Лиза через силу раздвинула губы:

— У меня, стало быть, морская болезнь.

— Конечно, морская. В тебе прибывает вода, причем много…

— Не утони, когда станешь принимать роды, — с трудом произнесла Лиза, пытаясь пошутить.

— Не пугай меня.

— Я тебя потом стану пугать. Пока рано, а то привыкнешь и перестанешь пугаться.

— Договорились. Но на самом деле ты сама не пугайся. Если что — нам поможет Севастьяна. Федор попросил присматривать за нами. Не думаю, чтобы он сказал ей о том, что… что ждет наследника.

— Что жена в положении, — поправила ее Лиза.

— Ага. Поняла. Все поняла. Я привыкну, — пообещала Мария.

Едва Мария договорила свою фразу, как Лизино лицо исказила гримаса. Тошнота подступила к горлу, грудь под тонкой белой ночной кофтой заходила ходуном. Под тканью темнели напрягшиеся соски. Она дрожала.

Мария подскочила к сестре и набросила на нее одеяло.

— Тихо, тихо, — прошептала она. — Не надо…

Дверь спальни распахнулась, на пороге возникла Севастьяна.

— Прошу прощения. Я стучала, я грохотала в дверь. Тишина. Я испугалась, не случилось ли чего. Вижу — двери открыты. Мне стало не по себе, и я вот она. — Женщина перевела дух. — Куда Анна-то подевалась?

— Анна? — оторопело глядя на неожиданную визитершу, переспросила Мария. — Мы ее отпустили. У нее личные дела…

— Так вы вдвоем во всем доме? — Глаза Севастьяны округлились от изумления.

— Как же, ты забыла про Глафиру?

— Вы еще про конюха вспомните! — фыркнула Севастьяна. — Как я отчитаюсь перед Федором Степановичем? Он мне все рассказал перед отъездом. — Она решила сблефовать, чтобы проверить свои подозрения.

— Все рассказал? — переспросила Мария, загораживая сестру от Севастьяны.

— Он просил проследить, чтобы все шло в доме, как надо.

— Но все идет, как надо, — осторожно ответила Мария, тоже желая проверить, много ли известно Севастьяне.

Она знала, что эта женщина на особом счету у Федора, знала, кем она приходилась его отцу. Она ничуть не сомневалась в любви Севастьяны Буслаевой к ним с Лизой. Но теперь все чаще ловила себя на том, что постоянно настороже. Не доверяет никому на слово, старается проверить каждую мелочь. Она чувствовала, как день ото дня меняется, иногда ей хотелось спросить Лизу, а она в себе чувствует ли похожие перемены? Ведь это внутри ее развивается то, что готова отстаивать от всех напастей Мария…