Нам не придется глядеть на бетонные стены и колючую проволоку, на это серое тоскливое безобразие — именно уродство тюрем больше всего и угнетает, — слышать лязганье дверей-решеток и топот башмаков по голому полу, далекие звуки сотен телевизоров, передающих разные программы, и отдающиеся от всех стен эхом жуткие вскрики и вой безумных и близких к умопомешательству заключенных.

Вместо всего этого мы скорее всего услышим музыку Вивальди, которая польется из телевизора вместе с обращенным к нам приветствием: “Добро пожаловать в “Амстел”, мисс Холлси-Коу, рады видеть вас нашей гостьей”, “Добро пожаловать, миссис Уотт…”. Как будто это сам телевизор нас знает, любит и хочет окружить вниманием.

Сегодня, когда мы после визита в “Бейлмер” идем к нашему номеру в отеле, коридорный несет за нами две картины Себастьяна — масло, холст в подрамниках, но без рам. Тюремное начальство великодушно позволило нам их забрать. Нам показали их мельком, когда впускали, и сообщили, что мы можем после свидания унести их с собой.

Разумеется, картины проверили и просветили на предмет наркотиков. Наркоторговля процветает не только на воле, но и в тюрьме. На одной картине черная кровать на глухом сером фоне. На другой ярко-красный пластмассовый штампованный стул на еще более глухом и еще более сером фоне. И это Себастьян, который в мрачном расположении духа пишет пейзажи с пышной растительностью, а в бодром — цветущие поля в буйстве красок! Эти вещи для меня полная неожиданность, и они мне определенно нравятся.

— Все, на что я вынужден смотреть, — серое, — говорит Себастьян во время свидания. Его из тюрьмы не выпускают, пусть хоть картины выйдут на волю. — Только серое я и могу писать, да еще какие-то предметы, которые этот цвет перебивают. Мне кажется, моя зрительная память слабеет.

Я напоминаю ему, что неплохо писал стулья и Ван Гог.

— Но не пластмассовые же, — огрызается Себастьян.

Ему сидеть еще год. Он бледный, подавленный, глаза бегают. Он говорит, у всех здесь глаза бегают, потому что все вечно оглядываются. Позднее Серена говорит, что картины напоминают малых голландцев, и мы смеемся не без горечи, — и в самом деле напоминают: все детали тщательно выписаны и проработаны. Я не буду выставлять их в галерее на продажу, сохраним для следующей выставки Себастьяна.

— Скажите, почему вы постоянно совершаете эти короткие поездки в Амстердам и тут же возвращаетесь обратно? — спросил меня недавно подозрительный чиновник иммиграционной службы в аэропорту Схипхол.

— Езжу повидаться с мужем, он сидит в тюрьме, — ответила я.

— Какая вы молодец, — похвалил меня он и улыбнулся удивительно дружелюбной улыбкой; я была тронута и почувствовала себя не столь уж безнадежно опозоренной.

Окажись на моем месте Хетти, она бы сказала: “Езжу повидаться с другом, он сидит в тюрьме”, и это прозвучало бы далеко не так достойно. Но что говорить, ей на моем месте никогда не оказаться.

Барб решила, что она не может рожать ребенка, раз не знает, кто его отец. Выбор сделан, она прервет беременность, но Алистер ничего не знает. Хетти не рассказала об этом Мартину, потому что Барб взяла с нее слово молчать и еще боялась: а вдруг Мартин сочтет своим моральным долгом рассказать обо всем Алистеру.

Хетти с ужасом осознает, что уже в который раз пытается прогнать назойливо преследующую ее мысль: а ведь она не хочет, чтобы кто-то или что-то помешали Барб прервать беременность. Если Барб родит ребенка, она может попытаться переманить Агнешку к себе. Полный абсурд, конечно, у Хетти это просто навязчивая идея. Агнешка всего лишь о-пэр, а Барб по средствам нанять высококвалифицированную, дипломированную няню. И все же Хетти понимает, что если она действительно хочет дать Барб добрый совет, ей надо очень сильно постараться быть беспристрастной и не позволить корыстным интересам взять верх над долгом дружбы.

— Ах, Барб, — говорит она, — ужасно, когда приходится принимать такие решения. Тебе надо попытаться понять, чего именно ты на самом деле хочешь.

Она довольна честностью своей нравственной позиции.

Хетти ходила с Мартином в магазин, и они купили ей кольцо. Она сейчас работает, и они могут себе это позволить. Кольцо не обручальное и не венчальное — она пришла в ярость, когда Мартин предложил ей купить такое, — просто колечко в честь того, что ее красные от домашней работы, изъеденные стиральными порошками и моющими средствами руки опять стали белыми и нежными. Колечко очень простое, стоит около ста фунтов, на средний палец правой руки. Ее пока не повысили, Нил говорит, он должен собрать все бумаги, но пусть Хетти не волнуется, дело на мази.

Вечером, когда Агнешка уходит на занятия, Хетти замечает в ведре для мусора странного вида штемпель на клочке порванной оберточной бумаги. Это не слишком элегантная упаковка, в которой принесли смятую коробку с черносливом в шоколаде. Печать большая, красивая, необычная. Цветочный венок, а внутри изображение древнего монастыря. И надпись — “Украина”.

Хетти кладет обрывок бумаги обратно в ведро. Что ж, возможно, Аурек поехал в отпуск на Украину, думает она. Где находится эта самая Украина? Знать бы. Она смотрит по интернету. Ага, Украина не входит в Евросоюз. А Варшава совсем недалеко от границы с Украиной. Вполне возможно, что Аурек каждый день ездит на своем автобусе из одной страны в другую, хотя на границе приходится безумно долго ждать. Но может быть, рейсовые автобусы пропускают автоматически? Сейчас вроде бы никто ни с кем не воюет. Отправитель чернослива в шоколаде, Аурек, послал коробку не из одного почтового отделения, а из другого, только и всего.

Хетти находит коробку и обнаруживает, что отрекомендованные польскими и посланные из Украины сласти на самом деле изготовлены в Республике Чехия. Что же, значит, Агнешка врет, что она из Польши? Предположим, она не из Польши, что это меняет? Многое. Если Агнешка родилась на Украине, ей нужна виза. А есть ли у нее виза? Может, и нет. Может быть, она нелегальная иммигрантка. И как к этому должна отнестись Хетти? Если обман когда-нибудь откроется, скандал может повредить политической карьере Мартина. Но скорее всего никто ничего и не узнает. Хетти смотрит на Китти, по ее шейке вьются отрастающие волосы. Маленькие рыжеватые колечки. Она унаследовала волосы Хетти.

И Хетти решает: нет, ей не надо во все это вмешиваться. Кто Агнешка по национальности — Агнешкино дело. И Мартину она ничего не скажет. Чего не знаешь, о том и не тревожишься. Если бы она не увидела штемпеля, то и не стала бы сейчас морочить себе голову из-за такой ерунды. Надо перемотать все назад, к началу, стереть, удалить.

А между тем в снах Мартина Агнешка фигурирует уже не как некий отвлеченный образ домработницы, а как живая реальная женщина, и с каждой ночью все более реальная и все более женщина. И вот в одном из снов она подходит к кровати, на которой Мартин лежит рядом с Хетти. Одежды на ней нет. Ее маленькие груди подпрыгивают. Она берет колечко, которое Хетти снимает перед сном, и надевает на свой палец. Даже во сне он видит, что это средний палец левой руки. Его мать носила обручальное кольцо, а отец не носил. Отец считал, что мужчинам носить кольца опасно, кольцо может зацепиться за какую-нибудь деталь механизма. На его памяти такое случалось, и компания отказывалась платить пострадавшему компенсацию. Ссылалась на то, что рабочие-де знают, какому риску подвергают себя, нося кольца, и суд компанию поддерживал. Мартин понимает, что проснулся. Что с ним происходит? Он поворачивается к Хетти и проводит рукой по ее бедру, она вздыхает и, почти не просыпаясь, раскрывается навстречу ему. Он любит Хетти, Хетти, Хетти, а после нее — Китти. Больше не существует никого.