— Что, опять украл?

— Нет. Хуже. Но не будем об этом. Я кое о чем другом хочу тебе рассказать, хотя это и не так важно. Чисто символически. Ну, рассказать?

— О чем ты?

— Когда я объяснял тебе, зачем продал икону, то солгал. Тебе сказал одно, отцу другое, и еще другое, ну… третьему лицу.

— Я думала, деньги нужны на операцию для какой-то девушки?

— Не совсем так… То есть, как бы это сказать… операция действительно была, но не сейчас, а какое-то время назад, несколько месяцев назад. И девушка уже ушла к другому. Не в этом дело. Штука в том, что я тогда занял денег, на операцию занял. У одной… ну, женщины… немолодой, питающей ко мне симпатию.

— Понимаю. И дальше…

— Пришлось расхлебывать кашу, — сказал Лео. — Нет, ничего особенного. То есть я не должен был спать с ней, чтобы получить деньги. Тут совсем другое. Она ужасно деликатная. Но… мы стали близкими друзьями, понимаешь? Она так расположена ко мне, так сочувствует, хочет обо мне все знать, помогать. А я чувствую себя, как муха в варенье. И все еще ее должник…

— Ты не можешь ее бросить?

— Да. Хотя я бы выразился иначе. В конце концов, она же мне не подружка. Хочу уйти, но нельзя.

— Ты воспользовался ею охотно, но не учел, по твоему выражению, «кашу»?

— Вроде того. Некрасиво, правда? У меня тогда было такое отчаянное положение. Но так дальше нельзя. Чувствую, что все время говорю ей лишь половину правды, даже меньше, чем половину, и пока не верну эти чертовы деньги…

— Не думаю, что именно деньги ей нужны.

— В том-то и дело. Она твердит, что подарила их мне. Но я не могу принять такой подарок. Тут не мораль, а психология.

— Зачастую одно от другого не отличить. Да, положение у тебя трудное.

— Значит, ты веришь, что правду сказал, да? Я наговорил тебе целую кучу лжи. Но это правда.

— Верю, — сказала Мюриэль. Она поверила. — Но теперь ты расплатишься с ней?

— Ну… нет пока. В том-то все и дело. Смотри-ка, а мы понимаем друг друга. Я и не ожидал.

— Пока что я не совсем понимаю.

— У меня был план. Сохранить деньги, чтобы расплатиться, и использовать третье лицо, чтобы оно выкупило для меня икону. Но я не могу осуществить этот план.

— Что же тебе мешает? Неужели на этот раз дух морали?

— Да, думаю, именно он. Я всегда воображал, что могу отбросить мораль, но это не так легко. Я не так свободен, как мне кажется.

— Правда, что ты получил 75 фунтов за икону?

— Правда. И сегодня я передам их тому человеку… который согласился выкупить икону.

— От которого ты скрыл, что у тебя были деньги?

— Совершенно верно. Ему икона обойдется, боюсь, чуть дороже. Но это некий жест с моей стороны.

— Который ты сопроводишь, если удастся, какой-нибудь новой басней?

Лео изумленно глянул на нее и расхохотался: «Да! Но я все равно передам! Ты довольна мной, Мюриэль?»

— Но ты еще не рассчитался со своей симпатичной пожилой дамой.

— Не хочу сейчас об этом думать. Как-нибудь выпутаюсь. А теперь поговорим о твоем обещании, Мюриэль. О твоей кузине.

Мюриэль посмотрела в сторону. Призрак вырос перед ней: душная тьма, гудящая в углу комнаты, как башня из шершней.

— Пойми, — говорил Лео, — я не такой уж дурак. Долгое время я валял дурака, но могу взять себя в руки. Я хочу увидеть твою кузину, просто увидеть, что бы ни случилось потом, и даже если ничего не случится. Клянусь, с тех пор, как ты мне о ней рассказала, она не выходит у меня из головы. Мысли о ней превращают меня в романтика. Если ты позволишь мне встретиться с твоей кузиной, я буду себя примерно вести, честное слово. Что ты скажешь, то и буду делать.

— Хорошо, — сказала Мюриэль.

— Расскажи мне немного больше о ней. О ее внешности.

Мюриэль стиснула зубы. Внутри себя она вновь ощутила дрожь, предвещающую рыдание.

— В другой раз расскажу. Теперь мне надо идти.

— Я что-то не то сказал?

— Нет, все в порядке.

— Не сердись на меня, Мюриэль.

— Я не сержусь.

— Не надо горевать.

Идя к двери, Мюриэль натолкнулась на Лео. Он неловко обнял ее, и она на миг яростно вцепилась в него. Выйдя, она услыхала все еще доносящийся из комнаты Евгения голос Пэтти.

Через несколько минут Мюриэль, крадучись, вышла за порог. Снаружи было очень тихо. Туман чуть рассеялся и воздух наполнился снегом. Крупные мягкие белые хлопья бесшумно вращались вокруг нее, опадая и снова поднимаясь, пронизывая воздух узорами, едва уловимыми для глаз. Снег падал, сгущался, напоминая собой пушистую холодную вату. Мюриэль шла, наклонив голову. Снег поскрипывал под ее ногами. Кто-то, плотно закутанный, возник и исчез, пройдя мимо нее в сторону дома. Кажется, миссис Барлоу.

Мюриэль шла быстро, не разбирая дороги, и по пути пыталась думать. Способность думать, кажется, вернулась к ней. Она понимала, что оказалась под сильным давлением. Карл использовал власть. Он ничем прямо не грозил, но в его властности таилась опасность. В чем же эта опасность? Чувство подсказывало ответ: она может утратить связь с реальностью. Есть Карл и есть Лео. Инстинктивно она подошла к мысли, что в осуществлении своего замысла можно как-то использовать Лео. Она боялась Карла, боялась неповиновения Карлу. Но знала, что ее ждет, возможно, нечто еще более страшное — изоляция, паралич воли, превращение мира во что-то маленькое, сонное, как внутренность яйца. Она чувствовала: Карл втягивает ее в какой-то дьявольский заговор, пытается внушить, что это неизбежно. Ей нужен Лео, его буйство, даже нелепость. Только так она вновь ощутит себя живым, разумным, независимым существом.

Но странно: почему она вдруг решила, что это какой-то дьявольский план? Если и был план, то она сама давно помогает его осуществлять. Она всегда соглашалась, что Элизабет больна и ее нужно защищать от мирских тревог. Она сама и есть главная защитница. Уютное гнездышко, в котором теперь цепенеет Элизабет, не ее ли рук дело? Без этого как будто нельзя было обойтись. Доктора приходили и уходили, качая головой, не рекомендуя делать усилия, предписывая полный покой. Элизабет — инвалид и ведет жизнь инвалида. Что же здесь таинственного?

Попытайся взглянуть на это проще, говорила себе Мюриэль. Может, та тихая жизнь, которой живет Элизабет, это неизбежность? Но при этом надо ли запрещать ей видеть людей? Карл почему-то смешал и то и другое. А надо немного подумать и разделить. Тут вполне возможен компромисс. Она пойдет к отцу и прямо и откровенно выскажет свои мысли: Элизабет просто необходимо общество, и не познакомить ли ее для начала с молодым Пешковым? Нет ничего чудовищного в этом предложении. Но почему же страх мгновенно охватил ее?