немца. Настигнув телегу, мальчик облегченно вздохнул.

— Молодец… — услышал он негромкий голос рядом с собой. — Это не был голос Азаряна. Вместо него телегу толкал учитель. — Молодец… — Учитель понял немой вопрос в глазах Юрася и прошептал: — Азарян бежал…

* * *

Груженные кирпичом носилки казались в этот день Юрасю легкими! Еще бы! Азарян бежал! Мальчик смоттрел на конвойных, а в голове было одно: Азарян бежал! Он видел купающихся в пыли воробьев, но думал об одном: Азарян бежал! И это он, Юрась, помог ему!

Больше всего мальчику хотелось поделиться своим радостным чувством с дядей Егором, но Кротов работал далеко, в паре с учителем. Наблюдая за ним, Юрась видел, что и дядя Егор сегодня не похож на себя. С лица его не сходила улыбка, он легко передвигался и время от времени покручивал отросшие в лагере усы.

"Неужели он не подойдет ко мне?" — огорчался мальчик.

В полдень, когда солнце жгло с особой яростью, перед Юрасем неожиданно оказался Кротов. Юрась с трудом узнал его. Глаза дяди Егора сверкали, кулаки были крепко сжаты, ходуном ходили желваки на обтянутых скулах.

— Вот он, гад! Бандюга!

— Кого вы, дядя Егор?

— Вон он, крышу чью-то разоряет!

На крыше одноэтажного домика с выбитыми окнами, видимо, брошенного хозяевами, Юрась увидел какого-то человека. Человек сдирал с крыши листы ржавого железа.

— Кто это? — спросил Юрась.

— Тот самый! Хозяин мой ласковый!

Человек на крыше повернулся к ним лицом.

— Это он! — приглушенно выкрикнул Юрась. — Он! Он! Ему удалось бежать!

— Ты что, с ума спятил? Чего кричишь? Смотри, унтер идет! — они начали поспешно складывать кирпич в штабеля.

— Обознались вы, дядя Егор, — сказал Юрась. — Перепутали…

— Чего это я перепутал?

— Это не тот, который вас выдал…

— Да мне ли его не знать?

— Обознались! Я его сразу узнал! Это политрук! Которого мой отец выдал. Это он! Спасся!

— Никак ты бредишь?

— Он это, он! Я даже шрам его разглядел на подбородке!

Кротов выронил из рук кирпич. Сейчас он вспомнил: на подбородке того парня тоже был шрам!

— Будешь ты работать, свинья ленивая?

Унтер схватил выпавший из рук пленного кирпич и ткнул им в грудь Кротова.

— Не тычь, скотина, — сказал Егор. — Холера чумная!

Пленные в ужасе замерли.

— Что он сказал? — фашист взглянул на Юрася. — Переведи!

— Он говорит, что у него закружилась голова, и поэтому он выронил кирпич.

— Держи! — унтер ткнул еще раз кирпичом Кротова и отошел к дереву, под которым укрывался от зноя.

Пленные облегченно вздохнули.

Работая, Юрась теперь не отрывал глаз от крыши. Его терзало сомнение: кто же этот человек? Предатель или герой, сбежавший из гестапо?

Юрась взглянул на Кротова. Кротов укладывал кирпичи и что-то говорил учителю. Тот поглядывал то на крышу, то на Юрася.

Пленные начали нагружать телегу. Неожиданно раздались крики и немецкая ругань: солдаты волокли из развалин заключенного; истощенный голодом и непосильной работой, он забился в какой-то закуток и заснул. Охранники нашли его и сейчас с криком тащили к своему начальнику.

Услышав шум, человек со шрамом скатился с крыши и через минуту показался на площади. Его разбирало любопытство: кого бьют немцы?

Теперь Юрась и Кротов могли хорошо рассмотреть его.

— Политрук! — прошептал Юрась.

— Предатель! — прохрипел Кротов.

Груженную кирпичом телегу потащили к тюрьме. Путь туда и обратно занимал не меньше двух часов.

Телегу тянули молча. Не было сил говорить. Но Кротов, превозмогая усталость, тяжело дыша, спросил:

— Можешь ты ручаться, что этот гад на крыше — тот самый политрук, что был ночью у твоего батьки?

— Точно, дядя Егор. Он!

— И я тебе с полным ручательством говорю: это тот подлец, что предал меня фашистам…

Когда они вернулись на площадь, на крыше уже никого не было. Но оба они — и Юрась и Кротов — все время следили, не появится ли снова человек со шрамом…

Перед возвращением в лагерь унтер-офицер, как всегда, выстроил пленных для пересчета. Фашист знал, что измученные, голодные люди еле держатся на ногах. Чтобы продлить их мучения, он считал нарочно медленно, иногда сбивался со счета и начинал все сначала. Дойдя до шестнадцатого, он остановился, не торопясь набил трубку, раскурил ее и, прежде чем продолжать счет, сделал несколько затяжек. Стоявшие ближе к унтеру пленные жадно вдыхали сладкий медовый запах табака. Многие из них за одну затяжку готовы были бы отдать последний кусок хлеба.

Гитлеровец знал, как страдают курящие пленные, и придумал для себя забаву. Пересчитывая заключенных, он пускал каждому в лицо струю дыма. Глядя, что многие открывают рот, чтобы вдохнуть в себя табачный дым, немцы ржали от удовольствия.

Юрась стоял в шеренге последним. Кротов толкнул его локтем, и тогда мальчик увидел, что человек со шрамом появился снова. Он стоял у калитки дома и, ухмыляясь, смотрел, как фашист издевается над пленными…

Унтеру надоело забавляться, он сунул трубку в карман и, тыча каждого пленного кулаком в грудь, выкрикивал:

— …Двадцать шесть! Двадцать семь! Двадцать восемь! Двадцать… — тут он внезапно умолк, точно кто-то сунул ему в глотку кляп Двадцать девятый — Юрась — оказался в шеренге последним. А утром он вывел из лагеря тридцать человек. Значит, кто-то сбежал?!

Немец позеленел. Он ясно представил себе, что будет. Он пригонит пленных в лагерь, часовые у ворот пересчитают их и обнаружат, что пленных двадцать девять, а не тридцать. Тогда его, унтер-офицера Карла Бегальке, разжалуют в рядовые и отправят в штрафной батальон.

Он снова начал пересчитывать пленных. Но нет, по-прежнему последний двадцать девятый — этот мальчишка.

Фашист тупо уставился в землю: подымать тревогу или нет? Кто именно сбежал, ему было безразлично, в лагере не было никаких списков. Пленных пересчитывали, как баранов в стаде — по головам.

Кротов чуть заметно нагнулся к Юрасю и прошептал:

— Скажи усатому черту, что я хочу сделать важное заявление, переводи все точно. Слово в слово.

— Господин унтер-офицер! — выкрикнул в гнетущей тишине Юрась. — Пленный Кротов хочет сделать важное заявление.

Фашист встрепенулся:

— Какой Кротов? Какое заявление?

— У меня заявление, — сделал шаг вперед Кротов. — Известно ли господину унтер-офицеру, что сбежал один пленный?

Юрась перевел слова Кротова.

— Известно! И вы все за это ответите! — заорал унтер. — Каждый третий будет расстрелян!

— А если я скажу, где беглец?

Немец обрадовался: угроза расстрела сделала свое дело!

— Если скажешь, куда скрылся пленный, и он будет обнаружен, никто из вас не пострадает. А тебе я дам три сигареты.

— Переведи ему, — обратился к Юрасю Кротов. — Господин унтер-офицер, сбежал вон