— Не благодари. Я поступаю так, потому что это правда. Если бы я думал, что ты виновен…

— Верность правде — тоже немало.

Маати изобразил жест принятия благодарности и уронил руки.

— Я еще кое-что тебе не сказал! — выпалил Ота. — Возможно… Возможно, это касается и тебя. Когда я жил на островах, после Сарайкета, у меня была женщина. Не Мадж. Другая. Я делил с ней постель два, почти три года.

— Ота-кво, я восхищаюсь твоими победами, но…

— Она хотела ребенка. От меня. Так и не вышло. Прошло три года, и она каждый раз кровоточила вместе с луной. Я слышал, что после моего отъезда она стала жить с рыбаком из северного племени и родила девочку.

— Понятно. — Голос Маати изменился, будто просиял. — Спасибо, Ота-кво.

— Я тоже по тебе скучал. Жаль, что у нас так мало времени. И такие обстоятельства.

— Мне тоже. Но выбираем не мы. Ты готов?

— Мне ведь не дадут сначала побриться? — Ота провел рукой по подбородку.

— Сомневаюсь, — Маати встал. — А вот одежду поприличнее можем устроить.

Ота не хотел смеяться, хохот вырвался помимо воли. Маати подхватил. Птицы вокруг всполошились и взлетели в небо. Ота поднялся и принял позу уважения, соответствующую концу встречи. Маати ответил в том же роде. Они вместе пошли к выходу. Маати сдвинул дверь в сторону, и Ота с надеждой глянул, нет ли в толпе стражников просвета, нельзя ли увернуться от них и выбежать на улицу. С таким же успехом можно было искать облако среди камней: стражников стало в два раза больше, двое уже обнажили мечи. Молодой поэт — не ученик Маати — стоял там же, с серьезным озабоченным лицом. Маати обратился к нему так, словно вокруг не было воинов с мечами.

— Семай-тя, как славно, что ты не ушел! Позволь познакомить тебя с моим старым другом Отой, шестым сыном хая Мати. Ота-кво, это Семай Тян, а вон та небольшая гора — его андат по имени Размягченный Камень. Семай думал, что ты пришел меня прикончить.

— Ну что вы! — отозвался Ота с легкомыслием, которое не вязалось с его теперешним положением. — Впрочем, мне понятно, почему возникло это заблуждение: все дело в бороде. Обычно я бреюсь.

Семай открыл рот, закрыл, принял формальную позу приветствия.

Маати повернулся к стражникам.

— Закуйте его в кандалы.

Даже утром в покоях хайских жен бурлила жизнь, как на уличном рынке перед закрытием. За все время хай Мати взял в жены одиннадцать женщин. Некоторые стали подругами, возлюбленными, спутницами, остальные были всего лишь постоянными гостьями, которых прислали, чтобы заручиться благоволением хая — как присылают в подарок породистую собаку или талантливого раба. Идаан слышала, что с некоторыми из них он ни разу не лег. Ей рассказала об этом жена Биитры, Хиами, когда объясняла юной Идаан, что среди хаев другое отношение к женщинам, более традиционное. Идаан тогда ей не поверила. Даже слова, которые та использовала — «твой отец предпочитает…» — доказывали, что это всего лишь дом утех с высокими потолками, роскошными залами и одним-единственным клиентом.

Теперь все менялось — не по сути, но в частностях. Наследование повлияет на восемь оставшихся жен, кто бы ни занял трон. Им придется уехать в город, откуда они родом. Самая старшая, острая на язык Карай, вернется в знатную семью Ялакета, на попечение мужчины, которого она помнит веселым малышом, какающим в подгузники. Другая — одна из самых юных, немногим старше самой Идаан — нашла при дворе любовника; тем не менее ее отсылали в Чабури-Тан, а оттуда скорее всего подарят другому хаю или станут передавать из одного знатного дома в другой из политических соображений. Многие жены дружили десятилетия, а теперь разъедутся и потеряют лучших подруг и наперсниц. Все их жизни скованы традицией и зависят от воли мужчин.

Идаан ходила по широким светлым коридорам и слушала женщин, которые уже готовились к неизбежной вести и отъезду. Предчувствие горя было ничуть не легче самого горя, а то и тяжелее. Идаан принимала их поздравления по поводу брака и думала, что хотя бы сможет остаться в городе, а если случится, что муж умрет раньше, ей не придется никуда уезжать, ее не вырвут из этой земли с корнем. Хиами никогда не понимала, почему Идаан против такой жизни. А Идаан не могла понять, почему эти женщины еще не подожгли дворцы.

Покои хайской дочери находились в задней части дворца — небольшие комнаты с богатыми бело-золотыми гобеленами на стенах. Такие же могли быть у какой-нибудь распорядительницы большого торгового дома или Мастера ремесел, который выступает за всех ремесленников города. Почему она не родилась в семье ремесленника или купца!.. Служанка встретила Идаан позой, говорившей, что для госпожи есть новости. Идаан изобразила жест вопроса.

— Вас ждет Адра Ваунёги, Идаан-тя, — сказала служанка. — Было около полудня, и я привела его в обеденный зал. Там накрыто на стол. Надеюсь, я не…

— Нет, — успокоила ее Идаан, — ты правильно поступила. Пусть нас оставят одних.

Адра сидел за длинным деревянным столом и не поднял глаз, когда она вошла. Идаан решила тоже не обращать на него внимания и собрала с блюд немного еды — ранний виноград с юга, липкий от собственной крови; рассыпчатый выдержанный сыр, аромат которого и отвращал, и возбуждал аппетит; дважды печеные лепешки, которые ломались с громким треском, — и отошла к дивану. Идаан заставила себя забыть про Адру и устремила взгляд прямо в пустой камин. Злость придавала ей сил.

Наконец он встал, послышался звук шагов. Мелкая, но победа. Когда Адра сел перед Идаан на пол, скрестив ноги, она подняла бровь и небрежно изобразила позу приветствия, а потом взяла еще одну виноградину.

— Я приходил прошлой ночью, — сказал он. — Искал тебя.

— Меня не было.

Он замолчал, думая, что ей будет неприятно. «Ах, смотри, как ты меня опечалила!» Детский прием. Особенно разозлило Идаан то, что он отчасти сработал.

— У меня в последнее время бессонница, — заявила она. — Я гуляю. Это лучше, чем всю ночь пялиться на свечу.

Адра со вздохом кивнул.

— И мне тревожно. Отец не может связаться с гальтами. Теперь, когда Ошай… когда это случилось, он боится, что они не захотят иметь с нами дела.

— Твой отец — старуха, которая боится, что в ночном горшке змея, — сказала Идаан, отламывая край лепешки. — Пусть сейчас они и затаились, но когда станет ясно, что ты можешь стать хаем, они выполнят обещанное. Если не выполнят, ничего не получат.

— Когда я стану хаем, я все равно буду у них в руках, — возразил Адра. — Они смогут меня шантажировать. Ведь если они все расскажут, одним богам известно, что случится!

Идаан положила в рот сразу и виноградину, и кусочек сыра. Сладкое и соленое приятно смешались.

— Не расскажут. Не осмелятся. Давай вообразим худшее: гальты нас разоблачают. Утхайем отлучает нас от престола и убивает прямо на улице. Прекрасно. Теперь на миг оторви взгляд от собственного трупа и скажи: что дальше?