Папа уже намеревался уходить.

– Нет, скажи, что мы ели бульон! – настаивала Цветка. – Почему ты не хочешь?

– Это что, так важно?

– Очень важно. Мы ели бульон, и мама должна это знать!

– У нее сейчас своих проблем хватает.

– Бульон – это не проблема.

– …она родила тебе куколку. Как ты ее назовешь?

Цветка ни минуты не колебалась. Она знала мое имя еще до моего рождения.

– Метла!

2

Она была худенькой и черноволосой, всегда в коротких мини-юбках, в элегантных туфельках на небольшом каблучке. Она ярко подкрашивала глаза и губы и носила большие висячие серьги в форме виноградных гроздьев.

Когда мне было шесть лет, я считала ее прекраснейшей девушкой на свете.

3

Мы спали в одной комнате: Цветка на раздвижном диване, я – в детской кроватке со снятыми перильцами.

Лишь только начинало темнеть, я переносила свою подушку к ней на диван и пристраивала рядом с ее подушкой, но так, чтобы Цветка не увидела и не успела мне запретить. К тому времени, когда она раздевалась и укладывалась спать, я была уже там – на краешке ее дивана, с головой укрытая одеялом, свернувшаяся калачиком, чтобы занимать как можно меньше места и как можно меньше ее раздражать. Порой Цветка со скандалом и криками заставляла меня вернуться в свою кроватку, а порой была доброй и милостивой.

Ее доброта таила в себе опасность. Цветка наносила удар в тот момент, когда я меньше всего этого ждала.

– У тебя красивые губы, – говорила мне Цветка перед сном, когда мы лежали рядом в темноте. – Лучше, чем у меня.

Меня распирало от гордости, и я, беззащитный звереныш с лучшими чем у нее губами, начинала хотеть большего.

– И волосы у меня лучше, чем у тебя. Гуще. Не такие редкие.

Цветка молчала.

– И ногти. Тверже, чем у тебя. И форма у них лучше…

Цветка молчала. Я в уме поспешно перебирала каждый свой орган и отмечала, какой из них стоит отдельного внимания. Раз уж выпал случай.

– Но я вся красивее тебя, – спокойно отрезала Цветка и поворачивалась на другой бок, чтобы спать.

– Я знаю, где ты прячешь от мамы дневник, – с угрозой в голосе, пытаясь отомстить, несколько раз шептала я, и мое горло, как аквариум водой, наполнялось слезами.

Цветка молчала. Делала вид, что спит.

Она никогда не поддавалась на шантаж.

4

У меня было два развлечения, когда я оставалась одна дома. Варить «шоколадку» и миллион раз, смакуя, прослушивать вновь и вновь виниловую пластинку с песней «Арлекино» Аллы Пугачевой.

«Шоколадку» я варила в алюминиевой мисочке из какао-порошка, сахара и молока.

Однажды какао-порошок кончился. Я перевернула вверх дном все кухонные шкафчики и не нашла ничего похожего на какао, кроме молотого кофе. Я решила, что это почти то же самое и «шоколадка» получится даже интересней. Добавила всего, что нужно по рецепту. А также масло, корицу и кардамон. Грецких орехов и изюм. Стояла над плитой на табуретке и старательно помешивала. Я не умела варить бульон, и сейчас не умею его варить. Я бы не смогла хладнокровно отрезать голову карпу и жарить его на маленьком-маленьком огне без толики сочувствия…

Кофе в алюминиевой мисочке вскипал странными большими пузырями и катастрофически быстро густел. Становилось все труднее помешивать эту смесь ложечкой.

Отчаявшись, я выключила газ и подставила мисочку вместе с «шоколадкой» под проточную холодную воду. Потом под горячую. Кофе так загустел, что превратился в камень и безнадежно пристал ко дну моей любимой алюминиевой миски. Не помогали ни вода, ни повторное разогревание.

Я не придумала ничего лучше, как спрятать результаты своего преступления – мисочку и ложку с намертво приставшей «шоколадкой» – под диван. Лучше было выкинуть все это в мусор.

На следующий день мы с Цветкой вместе возвращались домой – я из детского садика, она – из школы. Цветка шла по тротуару, я – по лужам. Вечерело.

Цветка сказала:

– Мама нашла миску, которую ты сожгла и спрятала под диван. Она очень злая. Сейчас будет на тебя кричать.

– Как она нашла? – Я очень не любила, когда мама на меня кричит.

– А как ты ухитрилась так сжечь миску?

– Я варила из кофе «шоколадку». Почему-то она стала твердой, как камень.

– Теперь получишь. Мама будет бить тебя ремнем. Ремень лежит в кухне на столе.

– Я боюсь возвращаться домой.

– Хочешь, я тебя спрячу?

– Как?

– Тихонько заведу на балкон, и ты будешь там сидеть, пока мама не перестанет злиться.

Мы неслышно вошли в дом, и Цветка закрыла меня на балконе. Мне там было очень уютно. Как в бункере или в шалаше.

Я сидела на полу, чтоб меня не увидели из комнаты. Сверху накрылась коцем, которым укутывали мешок с картошкой, сохраняя ее от замерзания.

Цветка была моим ангелом-хранителем до самого вечера. Я просидела на балконе шесть часов, и она таскала мне из кухни жареную картошку, бутерброды и соленые помидоры.

– Мама уже почти не злится, – сообщала она, – думаю, еще часок – и она совсем остынет.

– А что она говорит?

– Говорит, что ты идиотка.

Мне было очень грустно, я просила Цветку остаться со мной подольше, и она милостиво соглашалась.

– Если она так злится на меня, то я лучше уйду из дома. Совсем уйду.

– Ну а как же ты выйдешь? Она постоянно крутится в коридоре, увидит тебя и, прежде чем дать тебе уйти, хорошенечко всыплет.

– Спасибо, что ты мне так помогаешь, – растроганно говорила я.

– Но мы же сестры, должны всегда помогать друг другу.

В одиннадцатом часу вечера на балкон влетела заплаканная мама. Вытащила меня из-под картофельного коца и внесла в домашнее тепло.

Накормила меня и напоила.

Выяснилось, что она обошла всех моих подруг и обыскала весь район.

Про сожженную миску она ничегошеньки не знала.

Потом я лежала в маминой кровати, накрытая двумя одеялами, и кашляла. Мама с ремнем в руках бегала за Цветкой из комнаты в комнату, а Цветка кричала только одно: «Почему меня?!» Но не плакала. Она никогда не плакала.

Я слушала свою любимую виниловую пластинку: «Арлекино», потом «Птицу счастья», потом «Синий теплоход», потом зашла Цветка:

– Вечно мне из-за тебя достается. Как ты мне надоела!

– Почему ты злая? – спросила я.

– Зато меня папа больше любит! – крикнула почему-то Цветка и вышла из комнаты.