– Крысик! Милый! – кричит она. – Мне так худо сейчас! Мне приснился такой страшный сон!

Тамара Павловна любит Софию Ротару. Смотрит по телевизору каждый ее концерт. Вычитывает из газет мельчайшие подробности ее жизни. И Тамаре Павловне кажется – нет, она уверена, что София Ротару об этом знает. Наверняка она ощущает в себе такую же точно любовь. Ну посудите сами! Каждый раз, во время своего концерта по телевизору, София Ротару смотрит прямо на Тамару Павловну. Тамара Павловна даже экспериментировала. Отходила от телевизора в сторону, и София Ротару вела глазами за ней. Она поет только для Тамары Павловны. Она ее тоже любит. Тамара Павловна в этом не сомневается.

– И вот, – голосит Тамара Павловна среди ночи, – мне приснилось, что я в зале, на ее концерте. Насобирала денег на билет, купила большой букет красных роз и жду. София Ротару на сцене, поет как всегда пречудесно и смотрит только на меня. Я сразу это замечаю. Я улыбаюсь ей, а она улыбается мне в ответ. Я счастлива, мои предположения подтвердились. София Ротару знает обо мне, она ждала, когда же я приду на ее концерт, подарю ей букет роз, заговорю с ней. Она тоже меня любит. И это естественно, крысик, любовь за любовь – так в этом мире и должно быть. Концерт заканчивается, Софии Ротару дарят охапки цветов, я не успеваю. Жду, когда толпа разойдется. Хочу побыть с ней наедине. Наконец остаемся только я и она. Пустой зал. Только я и она. Я счастлива – она тоже. Протягиваю ей свой букет. София Ротару благодарит. Я говорю: я пришла. А София Ротару: очень вам благодарна, приходите еще. Я ничего не понимаю. Думаю, наверное, она стесняется сделать первый шаг. Я ловлю ее за руку, ловлю ее взгляд и говорю: это я, ты узнаешь меня? София Ротару вырывает руку, отталкивает меня, хочет уйти. Думаю, наверное, боится. Говорю: не бойся меня, это я, ведь ты ждала меня, правда? И тут, милый крысик, происходит что-то страшное. Кошмарное. Двое здоровенных парней хватают меня под мышки и тащат к выходу. Я кричу, умоляю, пытаюсь вырваться, но они непоколебимы, как груды камней. Я кричу: София, Софийка, куда же ты? Не отталкивай меня! Это я! Я тебя люблю! А она стоит на сцене и молчит. Холодно наблюдает за тем, как меня, словно шкодливого пса, выбрасывают на улицу. Выбрасывают. Прямо в лужу. Я болтаюсь там, слезы жалости смешиваются с грязью, и я понимаю, что осталась такой одинокой, крысик, если б ты только мог это понять. Какой одинокой я осталась!

Тело Тамары Павловны вздрагивает от тяжких рыданий.

Вдруг в темноте ее спальни вспыхивают два красных огонька. Огоньки приближаются. Они уже совсем близко.

– Крысик, это ты?

На постели Тамары Павловны мелкие, но уверенные шажки.

– Мой маленький, ты пришел пожалеть меня?

Тамара Павловна перестает плакать. Вот он – этот ответственный момент. Прямо возле ее лица, напротив, рыжая мордочка ее врага. Тамара Павловна гладит его по спине, а он лижет ей руку. Одно невинное движение, одно малейшее усилие – и Тамара Павловна снова станет свободной, тонкая шейка хрустнет – и все. Вот он – этот ответственный момент.

Алевтина подает Омельяну огромную тарелку жареной картошки. Любимая его еда. Над тарелкой поднимается пар, картошка еще горячая, только что со сковородки, с луком и перчиком. Омельян ставит тарелку перед собой и с аппетитом вдыхает душистый аромат.

Алевтина все время рядом, словно солдат во время ответственной военной операции. Она немного бледна, но Омельян этого не замечает.

– Алевтинка, спасибо тебе, – говорит Омельян, – картошка так хорошо поджарена, с обеих сторон, как я люблю.

– На здоровье, любимый, – отвечает Алевтина.

Омельян уминает картошку, а Алевтина с довольным видом за этим наблюдает.

– Ешь, мой любимый, ешь, – говорит она, – только жуй как следует, не глотай целиком.

Омельян жует. Он целиком не глотает.

Как хорошо, думает он, как все быстро может измениться к лучшему. Еще сегодня утром Омельян был уверен, что его жизнь кончена, но сейчас он опять счастлив. Алевтина любит его, он любит ее и любит поесть. И вот у него появилось и то и другое. И любовь, и еда. И не нужно быть осторожным. Война закончена. Они вместе состарятся и умрут на одной подушке.

Внезапно вилка выпадает из рук Омельяна.

– Алевтина, – кричит он, – у меня заболел живот!

– Любимый, сейчас пройдет. Наверное, слишком много съел. Так бывает.

– Живот! Мой живот! Он очень болит!

– Бедняжечка!

Омельян корчится на кровати. Кричит. Алевтина неподвижно стоит рядом, как солдат, который хочет видеть, как его бомба уничтожает город.

– Я вызову «скорую», – говорит Алевтина. – Потерпи. Врачи тебе помогут.

И улыбается.

– Алевтина! – Лицо Омельяна искажается от ужасной догадки. – Ты отравила меня! Ты отравила меня!

– Да, любимый, отравила, – мурлычет Алевтина. – Потерпи, сейчас все пройдет.

2

Бабушка Алевтина сидит на лавочке возле подъезда. Вечереет. Впервые за два длинных зимних месяца с запада подул свежий весенний ветер. Бабушка Алевтина вдыхает его запах полной грудью.

Тамара Павловна купила бабушке Алевтине сахар.

– Спасибо, Тамарочка Павловна, – говорит бабушка Алевтина, – если бы не вы, то пила бы я еще долго несладкий чай.

– Ну что вы, дорогая! Зачем же тогда соседи? Мне вовсе не тяжело покупать вам сахар.

Тамара Павловна подсаживается на лавку рядом с бабушкой Алевтиной. Тамара Павловна сияет счастьем – бабушка Алевтина фиксирует существенное изменение в ее поведении.

– Тамарочка Павловна, как у вас дела?

– Спасибо, хорошо!

– А как ваш… хм… гость?

– Я все сделала так, как вы сказали. Его больше нет.

– Вот и прекрасно! – Бабушка Алевтина довольно потирает руки.

Как хорошо, думает она, что женщины умеют быть солидарными. Женщины никогда не оставят друг друга в беде.

Тамара Павловна заходит в свою квартиру. Сразу направляется на кухню, чтобы приготовить себе чай.

– Сегодня на работе такое смешное случилось, – вслух говорит Тамара Павловна, – Олена Прокопив сломала руку… – прихлебывает чай, он горячий. – В магазинах снова все подорожало. Десяток яиц уже восемь гривен!

Тамара Павловна вздыхает. Смотрит куда-то в глубину своей кухни.

– Я так одинока, – наконец говорит Тамара Павловна, – очень одинока. Но теперь мне легче. У меня есть ты.

1

Я ненавидела свою корову, а она – меня.

Хотя мы и были два сапога пара: обе псишки. Мы конкурировали друг с другом, кому быть более ненормальной, и корова всегда одерживала надо мной верх, потому что бегала гораздо быстрее. У нее было четыре ноги, а у меня – всего две.