– Маечка, скажи, что мне нужно пить? Какие таблетки? – спросила Ляля. – Я стала слова забывать. Или это я сегодня так перенервничала? Когда Манана сказала, что Нина ушла, так я сразу все забыла. На меня утром сверху маленький такой зеленый зверь упал. С колючками, но не еж. А ты же знаешь, я такая брезгливая, не люблю их, противно. И вот хожу и целый день вспоминаю, как имя такого зверя? Никак не могу вспомнить. Только об этом и думаю. Дай мне таблетку, чтобы я вспомнила, а то я с ума сойду!

– Гусеница? – подсказала Нина.

– Точно! – обрадовалась Ляля. – У меня уже голова болела, так я вспоминала! Маечка, но ты все равно мне таблетку пропиши.

Женщины много лет работали в тесном содружестве. Манана заставляла сначала мужа, потом сына сдавать анализы, которые относила Ляле, работавшей лаборанткой. Никому другому она даже мочу бы не доверила смотреть. Ляля выдавала ей заключение, и Манана немедленно звонила Маечке. «Диктуй», – говорила Маечка, и ей зачитывались результаты. Подруги жили на соседних улицах, и ничего не мешало им встретиться, но они предпочитали такой способ лечения. «Как ты считаешь, если белок повышен, надо ему клизму делать? Я решила не делать», – Манана очень радовалась, когда ее диагноз совпадал с рекомендациями Маечки.

– Не надо делать, – отвечала кардиолог Маечка, прекрасно зная о том, что ей, ради дружбы, нужно согласиться с Мананой.

Маечка осталась старой девой. Как Нина уже знала, она была «взятая» девочка. Ее удочерила бездетная пара, уже в возрасте, с расчетом на то, что приемная дочь будет смотреть за ними в старости. Намерения от девочки никогда не скрывались, как и сам факт «взятости», хотя удочерили Маечку во младенческом возрасте и другой семьи она никогда не знала. Но вместо обиды или протеста Маечка делала так, как ей велели родители, – стала врачом-кардиологом, поскольку у отца было плохо с сердцем. И досматривала за стариками, лишив себя личной жизни. Родителям было уже за восемьдесят, и Маечка надеялась, что еще лет десять они проживут. Ни разу она не упрекнула родителей и судьбу, что взвалили на нее такой крест. Ни разу не пыталась найти свою родную мать, хотя могла бы – в городе, где в те годы почти все дети появлялись на свет в единственном роддоме, секретов не хранили. Но Маечка никогда не позволяла себе задать вопрос: почему ее оставили и кем была та женщина, которая на такое решилась. Она только знала, что родители за нее щедро заплатили. Но во сколько они оценили жизнь ребенка и на какую сумму согласилась мать, сколько стоила их спокойная старость, Маечка тоже никогда не спрашивала.

Ляля же, напротив, вышла замуж в четырнадцать лет. То есть ее сосватали в четырнадцать, а замуж она вышла в шестнадцать. Но поставила условие – рожать не будет, пока не окончит медицинское училище. Ляля родила троих детей, была счастливой бабушкой пятерых внуков и, сколько себя помнила, бежала с работы домой. Всех накормить, все убрать, перегладить белье, опять убрать. Ляля могла бы не работать, заниматься домом, но ее лаборатория была для нее счастьем, отдыхом. «Если я не буду работать, то всех убью», – заявила она мужу, и он поверил. Больше не просил ее уволиться. Ляля выглядела старше своих лет из-за многолетней, бесконечной, никогда не прекращавшейся гонки. Она не помнила годы, когда могла бы пожить для себя. Дети выросли, и Ляля думала, что будет легче. Но даже не успела насладиться этой мыслью. Она занималась внуками, пеленками, кашами, опять бегала, смотрела, качала старую колыбель, кормила, стирала и не знала покоя.

Три женщины, объединенные судьбой, друг друга не понимали. Манана недоумевала, как можно столько на себя взвалить и тащить. Ляля же корила Маечку за никому не нужную жертвенность – как можно отказать себе в счастье материнства и отказаться от замужества. Маечка была достаточно привлекательной, чтобы иметь мужа. И можно было бы успевать приглядывать и за стариками, и за мужем с детьми. Все успевают! Маечка и Ляля в один голос осуждали Манану – зачем так привязывать к себе сына, чтобы он оставался холостяком? И как можно было так выбирать невестку, чтобы вообще не выбрать? Зачем было так держать при себе мужа, который ходил направо и налево, если можно было его выгнать и жить спокойно?

Нина с удивлением отмечала, что подруги при всей несхожести характеров и темпераментов дико ревновали друг друга. Если Ляля забегала отдельно к Манане на кофе, Маечка, узнав об этом, с обидой спрашивала, почему ее не позвали. Если Ляля с Маечкой шли в магазин выбирать ткани, то Манана спрашивала: почему ее не взяли? Ревность была пылкая, страстная. И любой мог заметить, что, несмотря на многолетнюю дружбу, Маечка недолюбливала Лялю, а Ляля – Маечку и Манану. Манана полагала, что Ляля ее любит, а Маечка – не очень, но считала себя связующим звеном между подругами и была убеждена, что Маечка с Лялей любят ее больше, чем друг друга.

Вечер прошел хорошо. Женщины расходились довольные.

– Если ты останешься и выйдешь замуж за Мераби, – произнесла торжественно Манана, как последний тост, обращаясь к Нине, – я сделаю тебе подарок. Разрешу лежать в Пантеоне вместе с Кахой и моими родителями.

– Манана, ты так говоришь, будто собираешься жить вечно! И пережить Нину! – хмыкнула Маечка.

– Зачем ты пугаешь девочку? – встала на защиту Ляля.

– Я? Нет! Я не так сказала! – забеспокоилась Манана. – Я хотела сказать, что Нина уже в нашей семье. И пусть не волнуется о том, где она будет лежать после смерти.

– Она не волнуется, – Ляля вдруг развеселилась. – Это ты должна волноваться. А то Нина тебя так похоронит, что спокойно лежать не сможешь.

– Как? Что? Почему? – Манана чуть бокал с вином не опрокинула.

– Я пошутила, шутка, – успокоила ее Ляля, подмигнув Нине.

Так Нина опять осталась у Мананы. Но поскольку уже все знали, что девушка не вышла замуж за Мераби, то она теперь считалась невестой. И соседки донимали ее и Манану вопросами – когда свадьба? Когда Мераби сделает предложение?

Манана изменилась настолько, насколько могла. Она, например, разрешила Нине варить варенье. Нина любила варить варенье и хорошо умела это делать. Закрывала банки, варила много, угощала Маечку с Лялей и Римму. Все хвалили ее варенье. «Девочка – просто сокровище, – сказала однажды Римма Манане. – Такое варенье сварила, что мы его уже съели!» «Да, она из забора варенье может сварить», – ответила Манана, которой было неприятно, что Нина оказалась такой мастерицей. Особенно неприятно было то, что Мераби ел варенье ложками и ходил вокруг Нины павлином, распушив хвост. Они часто стали уходить вдвоем погулять, в ресторан или на концерт. Без Мананы. И было видно, что Мераби увлечен Ниной, а Нина благосклонно принимает ухаживания.

– Ты же этого и хотела, – удивилась Маечка, когда Манана сообщила ей о перемене в поведении Мераби и о том, что, если так пойдет дальше, то свадьба не за горами.

– Хотела, но они про меня совсем забыли! – возмущалась Манана. – Раньше Мераби только на меня смотрел, а теперь на нее смотрит! И хвост распушил. Кахин сын! Каха мне с того света мстит, что Мераби стал копия он!

– Манана, ты хочешь, чтобы она ушла? Опять? Оставь их в покое.