Я поднимаю голову: можно подумать, я одна жила в наше время, а эти двое упали с луны.

Профессору повезло: к девяностым успел состариться. От него никто и не ожидал жертв. Собою пожертвовала невестка. Ушла в челночный бизнес: таскать клетчатые сумки, торговать на рынке. Первое время страдала, потом постепенно втянулась. Через год наняла людей. Втайне профессорская чета ее презирает. «Удивительно, как быстро проступают эти торгашеские замашки… А ведь была интеллигентной женщиной, неплохим рентгенологом…»

Вчера он подслушал. Невестка жаловалась его сыну: «Твой папаша больной на всю голову. Старый маразматик. Напрочь не понимает слов. Прикинь, что он мне выдал: не пора ли вернуться на работу ? Это – мне! Которая пашет с утра до ночи. А я ему: на десять тысяч? Вы, говорю, Дмитрий Арнольдович, кажется, и жизнь прожили, да так и не поняли: работа – это то, за что платят деньги. А он: вот тут ты, милочка, ошибаешься. Работа – это достойная профессия . Врач обязан помогать людям. В смысле, усугубляю, приносить пользу народу? Кто бы спорил… Только жрать-то на что?»

Профессор смотрит в окно: за окном больничный двор, в прошлом году его наконец отремонтировали. Начальство нашло спонсора. Теперь обещают прибавить зарплату. Он надеется: хотя бы тысяч на пять… На даче течет крыша. Невестка сказала: «На сраную лачугу не дам ни копейки. Надо не латать, а ломать…» Профессор вздыхает: дачу предоставили его отцу. Академический поселок, в свое время тут жили уважаемые люди. Теперь на их участках стоят кирпичные монстры. Сплошные заборы в нечеловеческий рост. Приезжают, сгружают мешки с провизией. Музыка, музыка. Веселье с утра до ночи, над поселком – горелый запах шашлыка. Он думает: как будто приносят жертвы – сжигают жирный тук. Боги, которым они молятся, вдыхают с упоением…

Эскулапы беседуют у моей постели. Как будто меня нет. Ни здесь, ни где бы то ни было.

– Действительно бред. А что говорят лингвисты?

– Лингвисты? – Молодой врач отвечает охотно. – Они полагают, что эта форма бреда характерна для ее поколения. Травмированное сознание. Постсоветский синдром. Этим больным до сих пор кажется, будто многое можно объяснить словами.

Лечащий врач выворачивает запястье, украдкой смотрит на часы. Прикидывает: через час встреча с родственниками. В смысле, с ее дочерью. Вполне себе упакованная дамочка. Не то прокурор, не то адвокат… А может, и из судейских. Уж эти-то гребут лопатой. Если сама не дотюмкает , придется намекнуть… Спору нет, у нас страховая медицина, но если мадам желает, чтобы к ее матери было особое отношение… А что делать? Кредит за машину плюс платежи по ипотеке. Кто будет выплачивать – Пушкин? Профессору хорошо: успели хапнуть у государства. Заслуженная семейка: и папаша – академик, и дед – светило. А у него – простые инженеры: приватизировали хрущобу и – счастливы. Гордятся своей совковой порядочностью. На сына – плевать. Крутись как белка в колесе…

– Ах, вот как… – профессор трет переносицу. – Но в диссертации я бы вам, голубчик, не советовал. На дворе не девяностые. Теперь , – он подчеркивает голосом, как привык в прежние времена, – не вполне проходная тема. Сами посудите: могут всплыть непредсказуемые оттенки… Например, та же свобода …

Я вижу, как он идет по коридору. Старый интеллигент, которому платят за консультации. Раньше ходил как король. Свита студентов и интернов. Коллеги, и те не гнушались послушать. Теперь его держат из милости. Точнее, из-за звания. Круто : на отделении работает настоящий профессор. Не нынешний – из молодых да ранних. Теперь диссертации не лепит только ленивый. А тут – советский светило . За спиной – уважаемая научная школа. Богатые пациенты слетаются как мухи.

«Ничего, – он бормочет, запахиваясь белым халатом, – даст бог, еще поработаем. Поживем».

Для таких, как он, это и есть свобода: работать, работать и работать.

Я закрываю глаза. Неужели свобода – только слово ? Может быть и ситцевым, и шерстяным, и штапельным? Главное – правильно сшить.

Если порыться, я найду ту самую юбку, которую сшила для меня моя подруга: из советской шерсти, но по европейским выкройкам. В той юбке я работала на Фридриха. Тогда мы еще надеялись…

«Мать моя, да ты – Царевна-лягушка». – Утром моя новая юбка лежала на столе. «Ага, – Яна кивнула. – Люблю шить по ночам…» Я выгнула спину, пытаясь заглянуть через плечо. «Не вертись, – Яна одернула мой подол. – Ну, и что я говорила? Европейская женщина. А? Вот тебе и пропорции. Журнал-то – ихний ».

Юбка и вправду села. BURDA MODEN . Делают на Западе, переводят у нас.

Яна подбирала с полу обрезки. «У тебя, – я красила ресницы, торопясь на работу, – форменное ателье». – «Какое ателье?» – «Наше, советское. Обрезки – гарантия портновской честности. Дескать, нам чужого не надо. Забирайте свои поганые лоскутки». – «А-а… – Яна ответила серьезно. – Это – конечно. Умный закройщик всегда может выгадать. Не знаю… Наверное, просто привычка. И дома, на антресолях. Представляешь, куча обрезков. Три мешка». – «Три мешка сорной пшеницы, – я хихикнула. – Возьми и выброси. Снеси на помойку. Тем более там у тебя знакомство». – «Нет, – она завернула обрезки в тряпочку. – Душит жаба». – «И на хрена ей?» – «Жабе? Ну, – Яна прикинула, – например, одеяло. Пестренькое. Бывает, шьют…»

Зачем я думаю об этом? Что толку думать о том, что уже никогда не сбудется? Еще немного, и я действительно стану старухой. Мое будущее – эпилог. Какое мне дело до чужой свободы? Мало скопить обрезки. Надо уметь их сшить. Жаль, что я не поняла этого раньше… Всегда покупала у спекулянтов. Кто очень хотел – научился.

Я поворачиваю пустую чашку донышком вверх. Всматриваюсь в кофейный узор. Гуща растеклась по стенкам.

Свобода моей свекрови побита молью: семьдесят лет пролежала в сундуке. Свобода ее сына слишком быстро выцвела: дешевый набивной ситчик. Настоящие ткани могут позволить себе богатые. «Нет, не так», – я трясу головой. Их свобода сшита из натуральной кожи. В дело идут исключительно целые шкуры.

Образцовую свободу не соберешь из лоскутков.

Обрезки и образцы

«Ну и как вам?» – Фридрих перебирает образцы. Распускает веером.

Финские производители нарезают кожу на квадратные дециметры. На каждом – соответствующий ярлык: номер оттенка и цвета.

Нам надо принять принципиальное решение: чем обтягивать диваны? Для сравнения Фридрих прикладывает отечественные обрезки: «По мне, – он морщится, – как дешевый дерматин». – «Да-а… – я любуюсь финскими кожаными квадратами, – небо и земля…»

«Более или менее я прикинул: единственный выход – расплатиться сырцом. Половина нам, половина – финнам». – «А пошлина?» Вывоз сырой кожи облагается в особо крупных размерах. «О чем и речь… – он считает в столбик, шевелит обезьяньими губами. – При наших объемах… Плохо», – мнет бумажку, швыряет в корзину.

Если заплатить по закону, диваны выйдут золотыми. При этих пошлинах о реализации надо просто забыть. Во всяком случае, в промышленных масштабах. Хорошо, если наберется человек десять, для которых цена не имеет значения. Элитный покупательский сегмент. Но эти все равно закажут на Западе: кресла с изогнутыми подлокотниками, резные остовы диванов, парчовые наволочки. Ампир, модерн, классика. Я листаю финский каталог.