И, честно говоря, в тот момент, когда начиналось обсуждение, я сам не знал, как голосовать. Мы до конца не договорились, практически не было обсуждения. Зато было вроде как бы волеизъявление украинского народа, никуда не денешься. А потом, когда началась дискуссия, Хасбулатов всем затыкал рот. Но я очень не хотел, чтобы так всё случилось. Потому что ощущение, что от тебя зависит развалится страна или нет, это тяжелейшее ощущение. Я проголосовал «против». И помню, что определенная часть голосовала как будто вынужденно, не понимая. А рядом со мной сидел Собчак, который начал хлопать в ладоши и радоваться. Я плюнул и ушел. Поэтому в остальных голосованиях не участвовал, забрал карточку.

Д. В. Лобанов: А как Вы объясните, что ни один коммунист не проголосовал против развала?

C. А. Полозков: Даже и не знаю, честно говоря. Все эти коммунисты были старого пошиба, они были правящей партией… Есть хорошее выражение какого-то американского политолога, который говорит о том, что истинно святой бывает только гонимая церковь. А если не гонима, то она с золотыми зубами, как все остальные, и требует приватизации и возвращения всех дореволюционных функций. Что, к сожалению, сегодня и происходит.

А может, поведение коммунистов связано с их деморализацией после путча? Когда затеяли суд над КПРФ, тогда еще КПСС, они были сильно деморализованы этим. Кроме того, еще ведь не начались реформы, и все еще верили, что они пойдут успешно, и всё будет хорошо. Это потом, когда уже поняли, что творится что-то неладное, все опять активизировались.

Однако по результатам голосования я выяснил, что, оказывается, из нашей фракции проголосовали лишь 50 процентов «ЗА», остальные 50 процентов не голосовали, кроме меня, Лысова и Виктора (Балала), проголосовавших «против». Так что наша фракции была единственной, которая формально не проголосовала ЗА Беловежские соглашения, во всех остальных фракциях ЗА голосовали больше 50 процентов. Думаю, что результат был бы лучше, если бы мы успели подготовиться. Мы же тогда честно, демократически все вопросы решали. Например, когда начались реформы и был VI Съезд народных депутатов в 1992 году (в апреле, если не изменяет память), мы видели: творится что-то не то… Так у нас во фракции многим тоже, наверное, не хотелось выпадать из обоймы, и потому с большим трудом прошло решение, что правительству надо поставить двойку. Но какое обсуждение тогда в газетах было! А здесь вообще ничего не успели. Просто всё было мгновенно. Потом на фоне того, что «Буш одобрил», мы стали всё больше и больше понимать: я сделал верно, проголосовав «против». Хотя, конечно же, по этому поводу было много разных инсинуаций, типа «только шесть отщепенцев проголосовало против». Тогда вообще с людьми не церемонились и в выражениях не стеснялись.

Так что причин было много. Но в первую очередь, как я уже сказал, мне кажется, дело заключалось в том, что оппозиция была деморализована, а реформы еще не начались. Многие свято верили, что действительно нам мешают все эти республики. То, что потом люди окажутся не просто в разных республиках одной страны, а в разных странах, просто не думали. Я помню, мы встречались потом в Союзе писателей, и они говорили: «Как же, народ ведь проголосовал за отделение, а вы выступили против!». Ну, во-первых, в 1991 году на всесоюзном референдуме народ голосовал по-другому, во-вторых, людям просто заморочили головы и манипуляция сознанием повлияла на голосование.

Д. В. Лобанов: Среди людей моего поколения многие считали, что процесс разрушения Советского Союза есть процесс позитивный. Но со временем, опять же у многих, появилась ностальгия по тем временам, по отношениям, какие были между людьми, между друзьями, между мужчиной и женщиной, в трудовых коллективах. Скажите, отчего? Оттого, что действительно впервые в истории человечества удалось какие-то ценности в обществе выпестовать, либо просто оттого, что всё хорошее помним, а плохое забываем?

C. А. Полозков: Тут достаточно сложный момент. В принципе, этими вопросами занимаются многие политологи и ученые. Я, в частности, придерживаюсь мнения, которое многие разделяют. По-моему, альтернативность России заключается как раз в том, что она не прошла через протестантскую этику. В знаменитой книге Макса Вебера «Протестантская этика и дух капитализма» говорится, что капитализм мог возникнуть только в очень специфических условиях, когда люди отринули традиционное общество, в котором на первом месте были традиция, семья и прочие подобные вещи. Эти условия атомизировали общество. Знаменитая формула Гоббса, по-моему, — «война всех против всех». Причем это основная их идея, она лежит в основании всего устройства Западного общества. Грубо говоря, суть такой идеологии заключается в том, что мир плох, человек, по своей сути, исчадие ада, но в этом мире мы живем, поэтому надо использовать все эти отрицательные стороны. Отсюда такое превозношение конкуренции, отсюда такие идеи, что будто бы в борьбе рождается эффективность, и прочее, и прочее.

У нас же, в том числе благодаря Советскому проекту, сохранились очень многие черты традиционного общества. Ну, грубо говоря, те же колхозы, те же предприятия — это же не только места, где люди работали. Там у них были совместные поездки за грибами, были свои санатории и пионерлагеря, квартиры давали им от предприятия и так далее. То есть советское общество было такой великой крестьянской общиной, всё той же, сохраненной и несколько видоизмененной. В этом, может, и была альтернативность? Ведь Западный мир — это рациональный мир отчаявшихся людей, а у нас до сих пор остается в национальной сущности вера в то, что есть некий идеал, к которому надо стремиться. И он действительно есть. У них же это кончилось.

Иногда в средствах массовой информации появляются исследования о том, что наша молодежь, несмотря ни на что, гораздо более оптимистична, чем западная. Мне кажется, что это связано с особенностями национального менталитета, о которых я говорил. У нас есть величайшие ценности, которые, пытаясь ввести западные, мы, к сожалению, губим в своей стране. Но мне кажется, что души еще не сломлены. Поэтому и ностальгия у людей. Причем, у тех, кто уже не жил в СССР, она проявляется всё больше. Молодежь с интересом к этому всему относится.

Д. В. Лобанов: То есть, несмотря на падение экономики, деградацию науки, образования, отсутствие здравоохранения и так далее, у нас еще есть шанс?

C. А. Полозков: Я думаю, что есть, конечно. Надо просто понять, а самое главное — выбить мифы, которыми нам забили головы. К сожалению, и молодым тоже. Например, недавно я слушал передачу Гордона, и там один молодой парень, у которого дочери лет 10–12, стал говорить о том, что дети не знают истории. Он стал проверять дочь, задал ей вопрос о войну, и с ужасом понял, что она не знает, кто сбросил бомбу на Хиросиму. И он задал ей вопрос: «Как ты думаешь, кто сбросил бомбу?». И она ему сказала совершенно чудовищную вещь: «На нас похоже». То есть настолько вбили нам этими современными фильмами мысли о том, что мы ущербная и агрессивная нация…

Но сейчас, как мне кажется, определенные изменения всё-таки произошли. Во-первых, люди поняли, что никакая там, на Западе, не демократия, что они красиво говорят, но поступают жестко и несправедливо. И теперь с их двойными стандартами всё ясно. Во-вторых, конечно же, надо развивать собственную экономику. Вот совсем недавно прочитал о том, что Сбербанк заключает соглашение с «Боингом» по поводу лизинга. То есть опять наносится удар по нашему самолетостроению. Не понравился Медведеву самолет, который наши сделали, очень дорого. Так ведь надо же понимать, почему дорого. Если сделали 7 самолетов, конечно дорого будет.