Никто больше не разговаривал с ней на эту тему. Да, конечно, все эти девятнадцать месяцев взрослые вспоминали маму, но похоже, у горя есть свой срок годности. Как будто ты захлопываешь входную дверь, оказываешься в темноте и должен забыть, как сильно ты скучаешь по свету.

– И что ты делаешь… ну… когда тебе больно вспоминать?

– Если я расскажу, твоя мама спустится с небес и надерет мне задницу. Я должна быть взрослым, ответственным человеком.

– Отлично, – сказала Мара. – Можешь, черт возьми, не говорить, как ты с этим справляешься. Никто ничего не говорит. – Она скосила глаза, чтобы посмотреть, не подслушивает ли администратор, но женщина не обращала на них внимания.

Талли молчала целую минуту, которая показалась вечностью. Потом кивнула.

– После ее смерти у меня начались приступы паники, и поэтому я принимаю успокоительное. И сплю плохо, иногда слишком много пью. А ты что делаешь?

– Режу себя, – тихо ответила Мара. Как ни странно, от признания ей стало легче.

– Два сапога – пара, – улыбнулась Талли.

Позади них открылась дверь, и из кабинета вышла стройная женщина. Она была красива, но лицо у нее было напряженным и злым. Мара сразу поняла, что женщина страдает. Она до пояса была замотана толстым клетчатым шарфом, конец которого она придерживала затянутой в перчатку рукой, как будто на улице не погожий июньский день, а метет метель.

– До свидания, Джуд. Увидимся на следующей неделе, – попрощалась администратор.

Женщина кивнула, надела темные очки и вышла. На Мару и Талли она даже не взглянула.

– Должно быть, ты Мара Райан.

Мара даже не заметила другую женщину, которая тоже вышла в приемную.

– Я доктор Харриет Блум, – сказала она и протянула руку.

Мара медленно встала. Теперь ей действительно хотелось удрать.

– Привет.

Талли тоже поднялась с кресла.

– Привет, Харриет. Спасибо, что согласилась нам помочь. Я знаю, что тебе пришлось изменить расписание. Разумеется, тебе нужна предварительная информация. Я зайду, чтобы…

– Нет, – сказала доктор Блум.

– Но… – растерялась Талли.

– Я позабочусь о ней, Талли, но это останется только между нами, мной и Марой. Не волнуйся, она в надежных руках.

Мара так не думала. Странные руки – костлявые, со старческими пятнами. Надежные руки выглядят не так. Тем не менее она продолжила играть роль послушной девочки и вслед за доктором прошла в ее прилизанный, строгий кабинет.

Окна во всю стену выходили на рынок Пайк-Плейс-Маркет и на сверкающие синие воды залива. Письменный стол из полированного дерева делил комнату на две части; позади него располагалось большое кресло, обтянутое черной кожей. Напротив стола два удобных стула, а у задней стены диван. Над ним спокойный пейзаж – берег моря летом. Наверное, Гавайи. Или Флорида. Пальмы.

– Наверное, вы хотите, чтобы я легла, – сказала Мара и обхватила себя руками. Ей вдруг стало холодно. Возможно, потому, что предыдущая пациентка была тепло одета. Самое странное, что в стене тут имелся газовый камин, и яркие языки пламени, голубые и оранжевые, обдавали ее теплом. Мара чувствовала это тепло, но все равно мерзла.

Доктор Блум села за стол и сняла колпачок с авторучки.

– Можешь садиться, куда хочешь.

Мара опустилась на стул и принялась разглядывать какое-то растение в углу, считая листья. Один… два… три… Ей тут совсем не нравилось. Четыре… пять…

Она слышала тиканье часов, отсчитывающих минуты, дыхание доктора, шуршание ее черных нейлоновых чулок, когда та скрещивала ноги под столом.

– Ты не хочешь ни о чем поговорить? – спросила доктор Блум, выждав не меньше десяти минут.

Мара пожала плечами:

– Нет, не особенно.

Пятьдесят два… пятьдесят три… пятьдесят четыре. В комнате становилось жарко. Маленький камин был раскален докрасна. Мара чувствовала, как по лбу ползут капельки пота. Одна скользнула вниз по щеке. Мара принялась нервно притопывать ногой.

Шестьдесят шесть… шестьдесят семь.

– Откуда ты знаешь Талли?

– Она подруга моей…

– Матери?

Это неправильно. Таким тоном спрашивают о машине или пылесосе. Но Мара все равно почувствовала, как все внутри у нее напряглось. Она не хотела говорить о маме с незнакомым человеком. Пожав плечами, Мара продолжала считать листья.

– Она умерла, да?

Мара прервала свое занятие.

– На самом деле она в папином шкафу.

– Прошу прощения?

Мара улыбнулась. Один-ноль в ее пользу.

– Мы арендовали гроб для похорон – если хотите знать мое мнение, это глупо. Все равно ее кремировали и положили в шкатулку из розового дерева. Когда Талли хотела развеять пепел, папа не был готов, а когда папа был готов, Талли не была. Поэтому мама до сих пор в папином гардеробе, за свитерами.

– А как насчет тебя?

Мара удивленно заморгала:

– Что вы имеете в виду?

– Когда бы ты хотела развеять пепел мамы?

– Меня никто об этом не спрашивал.

– Как ты думаешь почему?

Мара пожала плечами и снова отвела взгляд. Ей не нравилось, куда ведет этот разговор.

– Как ты думаешь, почему ты здесь, Мара? – спросила доктор Блум.

– Вы знаете почему.

– Я знаю, что ты делала с собой. Резала.

Мара снова посмотрела на растение. Листья действительно как восковые. Семьдесят пять… семьдесят шесть… семьдесят семь.

– Я знаю, что тебе становится легче, когда ты это делаешь.

Мара посмотрела на доктора Блум, которая сидела абсолютно неподвижно; ее острый нос будто нависал над тонкими губами.

– Но потом, когда кровь на лезвии ножа засыхает, становится хуже – я знаю. Ты испытываешь стыд и, возможно, страх.

Семьдесят восемь… семьдесят девять.

– Я помогу тебе справиться с этими чувствами, если ты мне о них расскажешь. То, что с тобой происходит, случается не так уж редко.

Мара закатила глаза. Очередная гнусная ложь, которую взрослые используют, чтобы приукрасить мир.

– Хорошо. – Доктор Блум закрыла блокнот. «Интересно, – подумала Мара, – что там написано. Наверное, «чокнутая, любит растения». – Сегодня у нас с тобой больше нет времени.

Мара вскочила, повернулась к двери и протянула руку. Из-за спины послышался голос доктора Блум:

– У меня есть групповые занятия для подростков, переживающих несчастье. Эти встречи могут тебе помочь, Мара. Не хочешь к нам присоединиться? В среду вечером.