– Только недолго, – предупредила Талли. – Я взяла напрокат «Молодого Франкенштейна» [15].

Один из любимых фильмов мамы. Сколько раз мама угрожающе произносила: «Иди-ка сюда» – и склонялась над ней, совсем как Марти Фелдман! И сколько раз Мара закатывала глаза, выражая презрение к старой шутке!

– Отлично! Да, – буркнула она и отправилась к себе в комнату.

– Ты в этом пойдешь? – сказала Талли, когда в среду вечером Мара вышла в гостиную. На ней были драные джинсы – расклешенные, с низким поясом – и серая толстовка, на несколько размеров больше, чем нужно.

– И что? Это же групповая терапия, – сказала Мара. – Давай честно признаем, что если меня туда позвали, то мой прикид не имеет значения.

– Ты тут одеваешься, как бомжиха. Разве тебе не хочется произвести хорошее впечатление?

– На страдающих от депрессии подростков? Ни капельки.

Талли встала, пересекла комнату и остановилась напротив Мары. Потом медленно подняла руку и погладила ее по щеке.

– У меня неисчислимое количество достоинств. Есть, конечно, и недостатки, признаю – как дыры на ткани, – но по большей части я изумительный человек. Я сужу о людях только по их делам, даже когда они поступают плохо; я знаю, как трудно оставаться человеком. Дело в том, что я тебя люблю, но я тебе не мама и не папа. И не моя обязанность следить за тем, чтобы ты выросла умной, успешной, приспособленной к жизни. Я могу только рассказывать тебе о маме, когда ты готова слушать, и любить тебя независимо ни от чего. И говорить тебе то, что сказала бы мама – когда я это знаю. Обычно я теряюсь в догадках, но теперь это проще простого. – Она ласково улыбнулась. – Ты прячешься, девочка. За грязными волосами и мешковатой одеждой. Но я тебя вижу, и пришло время тебе вернуться к нам.

Талли не дала ей времени ответить. Взяла за руку, вывела в коридор и потащила за собой, через свою комнату в гигантскую гардеробную, такую большую, что из нее можно было сделать спальню. Там Талли выбрала белую жатую блузку с глубоким треугольным вырезом и кружевным воротником.

– Наденешь вот это.

– Какая разница?

Талли проигнорировала ее слова и сняла блузку с вешалки.

– Самое печальное, что я думала, что выгляжу в ней толстой. А теперь она на мне не сходится. Держи.

Мара выхватила блузку из рук Талли и прошла в ванную. Она не хотела, чтобы крестная заметила шрамы. Одно дело – услышать, что Мара режет себя, а совсем другое – увидеть паутину светлых полосок на коже. Узорчатая белая ткань была обманчивой; казалось, через нее просвечивает кожа, но это была подкладка блузки телесного цвета. Подойдя к зеркалу, Мара с трудом узнала себя. Обтягивающая блузка подчеркивала худобу, делала хрупкой и женственной. Джинсы обтягивали стройные бедра. Возвращаясь в спальню, Мара почему-то нервничала. Талли права: она пряталась, сама не осознавая этого. Теперь она чувствовала себя раздетой.

Талли сдернула резинку с длинных волос Мары, распустив их по плечам.

– Ты великолепна. Все мальчишки в группе будут от тебя без ума. Можешь мне поверить.

– Спасибо.

– Хотя нас не интересует, что думают мальчики, посещающие психотерапевта. Это так, к слову.

– Я сама посещаю психотерапевта, – тихо сказала Мара. – Чокнутая.

– Не чокнутая, а в депрессии. Это разные вещи. Пойдем, уже пора.

Мара вслед за Талли вышла из квартиры и пересекла вестибюль. Вдвоем они пошли по Ферст-стрит в старую часть города. На Пайонир-сквер Талли остановилась перед невзрачным, приземистым зданием из красного кирпича, построенным еще до Великого пожара тысяча восемьсот восемьдесят девятого года.

– Хочешь, зайдем вместе?

– О господи! Конечно нет. Тот парень с подведенными глазами и так считает меня девчонкой из богатых пригородов. Только компаньонки мне не хватает.

– Тот, что был в приемной? Эдвард Руки-ножницы? [16]Какое тебе дело, что он подумает?

– Я просто хочу сказать, что это неудобно. Мне восемнадцать лет.

– Поняла. Ладно. Может, за этой раскраской скрывается Джонни Депп? – Талли повернулась к ней. – Ты знаешь, как добраться до моего дома? Восемь кварталов по Ферст-стрит. Консьержа зовут Стэнли.

Мара кивнула. Мама никогда бы не оставила ее в этом районе города после наступления темноты.

Закинув на плечо ремень кожаной сумочки с бахромой, Мара направилось к зданию, похожему на другие старые кирпичные строения на Пайонир-сквер; внутри было темно – холл узкий и без окон. Под потолком висела единственная лампочка, отбрасывая неяркий свет. Огромная доска объявлений в фойе была усеяна клочками бумаги: объявления о собраниях «Анонимных алкоголиков», о пропавших собаках, продаже машин.

Мара спустилась по лестнице в пахнущий плесенью подвал.

У закрытой двери с надписью «ПОДРОСТКОВАЯ ГРУППА ТЕРАПИИ» она остановилась и едва не повернула назад. Кому, черт возьми, понравится быть членом этой группы?

Она открыла дверь и вошла.

Комната была большой, ярко освещенной. На длинном столе стояла кофеварка, чашки и поднос со сладостями, как на благотворительной распродаже домашней выпечки в школе. В центре комнаты были расставлены по кругу металлические стулья. У каждого стула коробка с салфетками.

На стульях уже сидели несколько подростков. Мара, наклонив голову, посмотрела на остальных… Пациентов? Участников? Психов? Толстая девочка с прыщавым лицом и сальными волосами увлеченно грызла ноготь большого пальца, словно выдра, пытающаяся открыть устрицу. Рядом сидела другая девочка, такая худая, что казалось, она исчезнет, стоит ей шевельнуться. На голове у нее была проплешина. Еще одна девочка была одета во все черное; волосы у нее были пурпурными, а лицо разукрашено пирсингом. Она старалась отодвинуться от пухлого мальчика в очках с роговой оправой, который возился со своим телефоном.

На одном из стульев сидела доктор Блум, одетая в узкие синие брюки и серую водолазку. Нейтральная, как Швейцария. Но Мару не обманешь: орлиный взгляд доктора Блум был серьезен.

– Мы рады, что ты к нам присоединилась, Мара. Мы же одна команда?

Несколько подростков пожали плечами. Большинство даже не удосужились посмотреть.

Мара заняла стул рядом с толстой девочкой. Едва она успела сесть, как дверь открылась и вошел Пакстон. Как и в прошлый раз, он был одет как гот: черные джинсы, ботинки с незавязанными шнурками и черная футболка не по размеру. Над ключицами к горлу вилась татуировка из цепочки слов. Мара поспешно отвела взгляд.