Ему казалось, что в доме Шакли он провел целую вечность, но, когда он в очередной раз сумел оторваться от тела Мэри и глянул на часы, оказалось, что прошло всего двадцать пять минут.

– Тебе надо идти, – чужим, хриплым голосом сказала Мэри и поднялась, натягивая шелковую комбинацию, при одном взгляде на кружево которой у Александра мутилось в голове. – Скоро вернется Ройл. Тебе надо идти, Алекс.

Уже стоя в прихожей, он вдруг спохватился, достал из портфеля и протянул ей подарок – футляр с жемчужными бусами, когда-то давным-давно, то есть около часа назад, купленными в подарок для Лизы.

– Помни меня, – пытался сказать он, но не смог, потому что слова застряли в горле и никак не проталкивались наружу.

Он хотел проглотить их и тоже не смог, потому что горло распухло, было чужим, сухим и жестким, как наждак. Она приложила тонкий изящный пальчик к его губам, показывая, что не надо ничего говорить сейчас, достала жемчуг из футляра, обернула нитку вокруг шеи, ловко застегнула маленький замочек. Александр, как будто у него внезапно открылся дар предвидения, понял, что эти бусы она теперь будет носить всегда.

Он наклонился, пробежал языком по круглым, чуть неровным жемчужинам, лизнул нежную кожу, чуть солоноватую после только что бушевавшей в ней страсти, а может быть, имевшую привкус будущих слез, но она вывернулась из его объятий, отстранилась, куда-то убежала, оставив его одного стоять в коридоре, и тут же испытавшего острое чувство потери.

Впрочем, вернулась Мэри быстро, через пару мгновений. В руках у нее была небольшая квадратная сафьяновая коробка.

– Вот, пусть и у тебя будет память обо мне, – сказала она твердо. – Я видела, тебе понравилось. Так что я буду рада, если они будут твои.

Александр поднял крышку и увидел оловянные фигурки, аккуратно уложенные в гнезда, невольно пересчитал их. Двадцать четыре солдатика в красных мундирах и черных шапках. Те самые, что являлись к нему в его полубреду-полусне. И двадцать пятый, как будто выкрашенный темно-серой краской, непохожий на всех остальных.

– Вот еще. – Мэри протянула ему небольшой листок бумаги. – Здесь мой адрес и телефон. Вдруг у тебя когда-нибудь появится возможность мне позвонить. Пожалуйста, позвони тогда. Я буду ждать.

В самолете у него первый раз в жизни болело сердце. Он очень удивился, почувствовав боль за грудиной и поняв, что это сердце. Оно никак не могло болеть, потому что, как ему казалось, осталось на узкой лондонской улочке, расположенной в боро Луишем. Однако разорванное на две части оно пульсировало в груди, заставляя болезненно морщиться и коротко и глубоко дышать.

В последующие годы Александр Листопад работал, как проклятый, соглашаясь на любые, даже самые жестокие командировки. Лишь бы уехать из дома, где он чувствовал себя квартирантом. Лишь бы не видеть кроткие, полные любви и нежности глаза Лизы.

Он имел отношение к сооружению Братской и Воткинской ГЭС. Участвовал в разворачивающемся в западной части страны строительстве атомных электростанций, что привело к появлению Белоярской и Нововоронежской АЭС. Он стоял у истоков формирования ЕЭС СССР. Александр Листопад был везде, мотаясь по стране, разрываясь между Казахстаном и Украиной, отдавая работе все свое время и все свои силы. Не были они ему нужны ни для чего другого.

Лиза и Тамара оставались дома. В редко выдававшиеся свободные минуты Александр иногда испытывал угрызения совести от того, что практически не принимает участия в воспитании дочери, давал себе слово что-то предпринять и тут же забывал об этом, выполняя новое ответственное поручение и вновь срываясь из дома.

Он видел, что девчонка совершенно отбивается от рук. Знал, насколько капризна и своенравна она стала, но ничего не предпринимал, ничего не делал, полностью сгрузив заботы о дочери и связанные с этим проблемы на плечи Лизы. Не с ними, не здесь было его раненое сердце.

Даже возвращаясь домой из командировок, он старался уединяться на даче. Здесь, в своем кабинете, он мог читать, спать, часами разглядывать стоящих на столике перед большим глубоким креслом оловянных солдатиков. А еще вести дневник. Да, у него был дневник – толстая тетрадь в коленкоровой обложке, которой он доверял свои мысли и чувства, в повседневной жизни спрятанные в душе за семью замками. Из чувств вообще-то была только боль. А все мысли лишь о ней, о Мэри Шакли. Дневник он надежно прятал в тайник, который соорудил в ящике письменного стола, и никогда не забывал запирать этот ящик, даже когда выходил из кабинета всего на несколько минут.

От созданных при непосредственном участии Александра Листопада сетей ЕЭС СССР осуществлялся экспорт электроэнергии в Финляндию, Норвегию, Турцию и Германию. В середине восьмидесятого года он должен был лететь в Берлин, вторую свою заграничную командировку, которая случилась в его жизни через восемнадцать лет после первой. Лежа без сна долгими ночами, пока шло оформление документов, он в малейших деталях представлял, как из Берлина позвонит в Лондон по тому самому номеру, который бережно хранила его память все эти годы. Листочек с адресом и телефоном лежал в дневнике, но он был и не нужен. Ничто не могло ему помочь помнить все, связанное с Мэри, лучше, чем он это делал и так. Каждый взгляд, каждый вздох, каждое движение ресниц.

Что будет дальше? Он даже мечтать не смел, что она сядет на самолет и прилетит из Лондона в Берлин. Он не думал о том, как сильно надеется ее увидеть, просто хотел услышать голос. Тот самый, чуть хриплый после занятий любовью.

Инфаркт в сорок восемь лет опаснее, чем в шестьдесят. Так сказал врач обезумевшей от горя Лизе. Александр Листопад этого не слышал, потому что лежал в реанимации, куда не пускали никого из посторонних. Лиза уговорила, умолила врачей пустить ее к мужу, хотя бы ненадолго. Он так и подумал, сквозь дурман лекарств слегка удивившись ее приходу: «Что она здесь делает? Сюда же не пускают посторонних».

«Посторонняя» Лиза успеть сказать ему, что он не может уходить так рано, не смеет бросать ее, оставлять один на один с новой проблемой. Проблема действительно была достаточно серьезной, поскольку Тамара ждала ребенка.

– Ей же всего девятнадцать. Одна, без мужа… Это же позор! Мне стыдно перед знакомыми, – говорила Лиза, держа его руку, безвольно лежащую на краю постели. – Саша, я не справлюсь с этим одна. Как я вынесу все это, если ты мне не поможешь? Ты должен! Ты должен бороться!

Бороться Александру Листопаду не хотелось. Никакая борьба не имела смысла без поездки в Берлин и того телефонного звонка. А в Берлин он теперь не поедет, это точно. Через три дня делегация улетит без него.

– Если у Тамары родится девочка, пожалуйста, назови ее Марией, – сказал он жене и закрыл глаза.

* * *

По зрелому размышлению Маша решила взять с собой в ресторан Лилю. Сидеть одной в компании двух мужчин казалось ей не то чтобы неприличным, просто двусмысленным. Подруга всегда умела с блеском выходить из неудобных ситуаций, поэтому Маша, в душе ругая себя за бессовестность, все-таки позвонила ей с вопросом, не сходит ли она с ней на обременительную, но необходимую встречу.