Ломаными улицами Руднев вышел на пустынную набережную. Он шел быстрыми короткими шагами и кивал сам себе. Он был как заводной. Пружина внутри сжалась, но сколько Илья ни бежал, она не распускалась, а только свертывалась плотнее.

«Что теперь будешь делать?» – спросил он себя.

«Заткнись!»

В кулаках занемели пальцы. Рана под повязкой потекла.

Психиатр пыхтел и орал. Барахтался на дне толпы. Ему так никто и не помог подняться. Выпучив свои черненькие глазки, он кричал, что посадит Илью за решетку. За решетку! Поэтому, наверное, ему не подали руки.

«Он сам виноват!» – прошипел Руднев, подойдя к краю набережной. Он увидел, как несутся прочь из каменной несвободы серые потоки воды.

«Только расхлебывать придется тебе!»

«Но он сам напросился!»

Илья отступил от края. Он зашагал вдоль береговой линии, против водного потока.

«Позвони ему. Извинись. Заплати. У тебя остался его номер».

«Заткнись».

«Завтра будет поздно».

«Заткнись!!!»

Перед лицом опять блеснула ухмылка психиатра, и Руднев уже со всей силы ударил воздух.

По мокрому асфальту, по дрожащим лужам он дошел до пешеходного моста. Дуга фонарных огней светилась над рекой. В голове вдруг родилась сумасшедшая и вдохновенная мысль, что на том берегу его ждет прежняя жизнь. На секунду Илья поверил, что все сущее – сон, и, чтоб проснуться, нужно перебраться через горб моста. Конечно, это ему только снится: вернувшийся из прошлого психиатр, мальчик Костя, так похожий на Ваню, и целый год собственной напрасной жизни, а может быть, ему приснилась и та страшная ночь, которая лишила его семьи! Спираль внутри затрещала от чрезмерного завода. Еще немного, еще чуть-чуть, и он сойдет с ума. Илья испугался, что, если сейчас не найдет логичный, трезвый план, порвется связь с реальностью, и отскочившая пружина будет до конца дней вхолостую крутиться в пустоте безумия. Руднев облокотился на перила моста, собрал с них влагу и умыл лоб и шею.

Он придумал. Выход был удивительно прост.

Многие люди не могут пережить горя – и это нормально.

Илья почувствовал, как выше и выше поднимаются слезы. Он пошел наверх по мосту с ясным осознанием своего будущего. Лампы фонарей блестели влажной паутиной, и Руднев смотрел на них, как на последний свет. Дойдя до середины реки, он взобрался на перила и свободно посмотрел вниз. Под ним было восемь метров качающейся пустоты. Но теперь он не боялся. Илья потерял страх высоты в тот миг, когда переползал с балкона на балкон, пытаясь попасть к жене и сыну. С той ночи у него не осталось никаких страхов. Разве позволено быть человеку без страхов?

Некоторые люди не могут пережить, и это нормально.

Мост волновался, качался, словно дышал. Ударил ветер. Пальто парусом надулось за спиной. Руднев видел всплески и течение, которое его понесет, когда он, оглушенный, нырнет в воду. Совсем скоро над ним встанет лед, потом лед растает, и можно будет всплывать. История говорит, что в этой древней реке не тонут только каменные идолы. А люди, хоть и не камни, запросто идут на дно.

Он больно сжал веки, и он был уже готов, но позади зазвучали шаги. Они походили на мокрые шлепки и приближались довольно скоро. Руднев ждал, что его вот-вот окликнет случайный свидетель, но решил, что он не помешает ему. А если прохожий трус и пройдет мимо – так даже лучше, Илья дождется, когда его шаги стихнут под мостом, и спрыгнет с перил.

Но прохожий не торопился. Он, как и Руднев, взобрался на мост, а теперь стоял за его спиной. Молчаливый свидетель не собирался уходить, он наблюдал. Илья открыл глаза, чтобы разглядеть его. Фонари потускнели, ветер стих, мокрое пальто холодно обняло спину. Он увидел ее. Рядом с Ильей, на перилах моста, словно вросшая босыми ногами в железо, стояла Ася. По лицу девочки были разбросаны грязные, будто намасленные волосы. Ее глаза смотрели на Илью с ненавистью. Ася открыла рот. Илья наблюдал, как двигается ее челюсть, и, хоть не слышал ни звука, понимал, что Ася ему говорит. Она бормотала, а в его голове звучали знакомые гневные голоса. Все те голоса, которые иногда шептались в памяти, теперь властно кричали Илье из своей угрюмой тьмы, что он предатель, иуда, последняя сука. Он слышал отца, Сашу и других, ныне мертвых, всех тех несчастных, кого не спас, не уберег. Ася шевелила немым ртом, а Руднев корчился от раскаяния пред кружащимися образами.

– Чего тебе надо?! – заорал он.

Ася сомкнула бледные губы. Голоса в голове замолчали. И в наставшей ледяной тишине как откровение ему пришел ответ. Все они, верные призраки, проклинают его не за прошлое, а за его следующий трусливый шаг. Презрение к себе сменилось отвращением к смерти. Руднев посмотрел вниз и опешил от страха перед бездной. Лоб, шею, ладони обсыпало холодным потом. К нему не просто вернулась боязнь высоты, вернулось что-то намного более могучее и благое. Руднева накрыло ощущение незавершенности жизни. Той самой жизни во всем ее непостижимом многообразии, в прелести и мерзости, справедливости и подлости, в гневе, любви, свете, радости, горе, во всех ее формах и цветах, звуках и молчании, движении и покое – вдруг эта жизнь, от которой он отрекся, вернулась, затопила сердце и полилась из глаз.

17

В полночь ее забрала скорая. Саша предупредила по телефону, чтоб он не волновался и спокойно работал. Пока Илья ждал новостей, выпал снег. Никогда не видел он такого сильного первого снега. Он пробовал лежать, пробовал ходить по темному коридору, заполнять протоколы, но ничто не могло расшевелить вставшее время. Илья возвращался к окну ординаторской и смотрел на белый шум снаружи.

Телефон молчал, и ему казалось, что в этом виновата метель, что снег облепил сотовые вышки. Вот-вот должен был начаться рассвет, а Саша не звонила.

В третий раз подойдя к окну, Илья увидел, что снег перестал, ветер стих, появилось небо. За стеклом стояла белая тишина. На монастырской стене спала снежная гусеница, тополиные ветви были увиты ее шелковой нитью. Тишина щекотала ребра.

Илья набрал Сашу. Телефон отключен. Через час он схватит такси и помчится к ней. Они ведь договорились, что он не будет волноваться. Процесс долгий. Он нисколько не волновался. Процесс очень долгий, ну в самом деле, не настолько же!

И вдруг раздался звонок. Страшно громкий! Он посмотрел на экран: она, конечно, она. Поднял трубку. Спрашивал, спрашивал – все одно: как ты? как прошло? И слушал ее, взволнованную