— Дядя, — сказала Сара, — я молюсь за путешественников.

— О господи! — сказал господин де Мальмеди. — Я уверен, что на всем острове не найдется безумца, который пустится в путь в подобную погоду.

— Дай-то бог, дядюшка, — сказала Сара.

И продолжала молиться.

Сомнений не было: бедствие, которое предчувствовал Жак своим верным чутьем моряка, вот-вот должно было разразиться; один из ужасных ураганов, гроза колоний, надвигался на Иль-де-Франс.

Как мы уже сказали, ночь наступала с устрашающей быстротой, но молнии сверкали так часто и ярко, что темноту почти вытеснил голубоватый мертвенный свет, придававший всем предметам тусклый оттенок исчезнувших миров, в которые Байрон заставил проникнуть Каина в сопровождении сатаны.

Короткие промежутки, когда молнии позволяли мраку воцариться над землей, были заполнены тяжелым грохотом грома, который зарождался за горами, скатывался по склонам, поднимался над городом и исчезал далеко за горизонтом. Мощные порывы ветра следовали за молнией, возникавшей в разных местах, и проносились, сгибая, как тонкие ивы, самые мощные деревья, которые затем выпрямлялись, боязливо и медленно, жаловались и стонали под новыми, еще более сильными порывами.

В центре острова, в особенности в районе Мока и па равнинах, свирепствовал ураган, словно радуясь своей разбушевавшейся стихии. Потому Пьер Мюнье был вдвойне напуган, узнав, что Жак уехал, а Жорж готов уехать, но осознал свое. бессилие. Сжимаясь от воя ветра, бледнея от раскатов грома и вздрагивая при каждой вспышке молнии, бедный отец и не пытался удержать Жоржа подле себя. А Жорж, казалось, становился все смелее по мере того, как приближалась опасность: в отличие от отца он поднимал голову при звуках грома, улыбался при вспышках молнии. Он, который уже успел испытать все человеческие страсти, казалось, подобно Дон Жуану, с нетерпением ждал теперь случая сразиться с самим богом.

Поэтому, когда настал час отъезда, Жорж с присущей ему решимостью подошел к отцу, протянул ему руку и, слов, но не понимая, почему дрожит рука старика, вышел уверенным шагом и со спокойным лицом, как будто не случилось ничего особенного. У дверей ему встретился Али, который с ленивым восточным послушанием держал за уздечку оседланного Антрима. Словно почувствовав свист самума или рев камзена, сын пустынь с ржанием уперся, но, услышав знакомый голос хозяина, успокоился, косясь в сторону Жоржа диким глазом и раздувая ноздри. Жорж погладил его и сказал несколько слов по-арабски; затем с легкостью превосходного наездника вскочил в седло без помощи стремян.

В тот же миг Али отпустил поводья, и Антрим поскакал с быстротою молнии, так, что Жорж не заметил отца, который, желая как можно позже расстаться с любимым сыном, приоткрыл дверь и следил за ним глазами до тех пор, пока Жорж не исчез в конце аллеи, ведущей к дому.

Он ехал не менее часа, перескакивая через стволы поваленных деревьев, ручьи, превратившиеся в потоки, выкорчеванные из земли и катящиеся по склонам гор камни. Вскоре он увидел море, взволнованное, зеленоватое, пенящееся, грохочущее, грозно ударяющее о берег, словно его уже не сдерживали руки бога.

Жорж приблизился к подножию горы Сигналов, объехал ее, пересек мост, ведущий в город, свернул направо, на улицу Кот д'Ор, пересек укрепления и по улице Рамп спустился в парк Компании. Потом, поднявшись в гору по пустынному городу, среди обломков поваленных труб, обрушенных стен, летящей черепицы, он продолжал путь по Театральной улице и, резко повернув направо, выехал на улицу Правительства. Углубившись в тупик улицы, Жорж соскочил с коня, отодвинул барьер, отделявший тупик от переулка подле дома господина де Мальмеди, закрыл за собой калитку, бросил уздечку на шею Антрима. Пройдя по крышам и спрыгнув на землю, он очутился на террасе, куда выходили окна павильона.

В это время Сара была в своей комнате; она слушала рев ветра, осеняя себя крестным знамением при каждой вспышке молнии, беспрерывно молилась, сначала призывая бурю, в надежде, что буря не позволит Жоржу выехать из дома; потом тихонько шептала, что, если такой человек, как Жорж, обещает что-либо, он исполнит обещание, пусть даже мир обрушится на него. Тогда она взывала к богу, чтобы он успокоил ветер и потушил молнии; ей представлялось, что Жорж раздавлен деревом, разбился о скалу, катится по дну потока. Внезапно поняв, какую власть ее спаситель уже имеет над ней, она почувствовала, что сопротивляться этому влечению бесполезно, никакое сопротивление не властно над любовью, уже родившейся и такой могущественной, что бедное сердце может только биться и стонать, признавая себя побежденным.

По мере того как шло время, волнение Сары усиливалось. Устремив взгляд на часы, она следила за движением стрелки, и голос сердца говорил ей, что с каждой минутой Жорж приближается. Часы показывали девять, половину десятого, без четверти десять; буря не успокаивалась, а становилась все более грозной. Дом содрогался до основания, каждую секунду казалось, что ветер снесет его с фундамента. Время от времени, сквозь стоны кипарисов и крики негров, хижины которых менее прочные, чем дома белых, рушились под порывами урагана, как от дуновения ребенка его картонный замок.

Среди всех разнообразных звуков этого шума разрушения Саре показалось, что она слышит ржание лошади.

Она вдруг встала; решение было принято. Человек, который, пренебрегая опасностью, когда самые храбрые дрожали в своих домах, приехал к ней, миновав выкорчеванные леса, мощные потоки, зияющие пропасти — лишь для того, чтобы сказать: «Я люблю вас, Сара, а вы, вы любите меня?» — этот человек достоин ее. Это сделал Жорж, который спас ей жизнь, а теперь рисковал ради нее своей жизнью; она принадлежит ему. Это не было просто решение, которое она добровольно принимала; то была рука провидения, которому она не могла противиться: предопределение свыше — она лишь подчинялась року.

С решительностью, обретаемой в крайних обстоятельствах, Сара вышла из комнаты, дошла до конца коридора, спустилась по маленькой лестнице, которая, казалось, шаталась под ее ногами, очутилась в углу квадратного двора, пошла вперед, опираясь о стену павильона, чтобы не быть опрокинутой ветром, и подошла к двери. В тот момент, когда она взяла в руки ключ, сверкнула молния, и при ее свете Сара смогла увидеть согнутые манговые деревья, растрепанные кусты сирени, сломанные цветы: она ясно представила себе, что происходит в природе. И вновь подумала, что, может быть, напрасно ждет.

Жорж не приедет, не потому что побоится, а потому что погибнет в пути: при этой мысли все затуманилось в ее голове, и Сара быстро вошла в павильон.

— Благодарю вас, Сара, — произнес голос, потрясший ее до глубины души, — благодарю вас! О, я не ошибся: вы меня любите, Сара, о, будьте же благословенны.

И она почувствовала, как чья-то рука берет ее руку, чье-то сердце бьется возле ее сердца, чье-то дыхание смешивается с ее дыханием. Дрожь пробежала по ее телу: задыхаясь, она склонилась, как цветок на стебле, упав на плечо Жоржа, и могла только прошептать:

— Жорж! Жорж! Пожалейте меня!

Жорж услышал этот призыв слабости к силе, целомудрия девушки к честности возлюбленного; может быть, раньше он не думал об этом, но сейчас вдруг почувствовал, что с этого часа Сара принадлежит ему, что все, что он получит от невинной девушки, будет отнято у супруга; дрожа от любви, от желания, от счастья, он подвел ее ближе к окну, чтобы увидеть при блеске молнии, и, склонившись к юной креолке, воскликнул: