В ночь после бала Фрэнк привез Софи в дом моей сестры в Лондоне, и через несколько дней они с капитаном обвенчались. Тем временем я осторожно навел справки о состоянии дел ее отца, будучи абсолютно уверенным, что его потрясла не столько потеря дочери, сколько потеря ее состояния. Скоро я обнаружил, что он рассчитывал на то, что в день совершеннолетия ее деньги перейдут в его распоряжение, и, когда сквайр приехал в Лондон, пылая ненавистью к молодым людям, я посетил его в отеле, рассказал о том, что узнал, и предложил ему переписать свой заложенный дом на дочь или продать его, чтобы отдать ей долги, и уехать со свояченицей в Бат. Справившись с шоком, возникшим после моего сообщения, Форсетт стал вести себя разумно и теперь собирается уехать из Доувертона в Бат… Софи покупает небольшое поместье возле моего имения в Норфолке, и скоро они будут моими соседями.

— Дорогая Софи! — нежно произнесла Мелисса.

— Она очень хорошая девушка, — согласился мистер Бьюмонт, глядя на газон и ковыряя корни ромашки кнутом для верховой езды. — Если бы я не обладал этим прискорбным качеством — постоянством натуры, то посостязался бы с Фрэнком за благосклонность леди… Но на самом деле, Мел, дело обстоит так: когда в прошлое Рождество я предложил моей любимой девушке руку и сердце, она мне отказала.

— И тотчас же пожалела об этом, — печально сказала Мелисса.

— И когда недавно я увидел ее в Доувертоне и она проявила ко мне такую доброту, какую я за ней не замечал…

— Потому что она так сожалела о том, что сделала…

— Тогда я отважился прийти и снова сделать ей такое же предложение, надеясь, что она изменит свое решение. — Бьюмонт повернулся к ней, взял ее за руки и стал искать ответа в ее глазах, а Помп тем временем, обнаружив корни ромашки, выглядывающие из земли, стал яростно их выкапывать.

Пастор, пробудившись ото сна, выглянул в окно и заметил возле ворот двух лошадей и грума. Удивившись, кто бы это мог быть, он подошел к боковому окну и увидел на скамейке под старым кедром свою дочь в объятиях молодого человека и Помпа, с усердием, копающего лапами большую яму на газоне.

— Слава тебе, Господи! — провозгласил изумленный пастор. — Эдвард Бьюмонт вернулся! — А затем добавил: — Значит, поэтому Мел была так несчастна, когда вернулась домой… А мы-то с Ребеккой думали, что это все из-за Романтичного француза ее тети!

По приезде в Париж Филипп Кадо оставил монсеньора Эстобана и его старую служанку в сдаваемых комнатах на улице Сюресне, а сам отправился в дом своего дяди на окраину города, чтобы найти себе место, которого он лишился, уйдя служить в армию императора. Но режим, которому Филипп служил, распался, полученные знания было трудно восстановить, и на самом деле он больше не был уверен в том, что жизнь нотариуса настолько привлекательна, как ему раньше казалось. У него появилась беспокойная привычка ежедневно ходить в город и заглядывать к графу, и ему было очень досадно, что его дядя и тетя не выразили никакой благодарности графу за то, что он для них сделал. Отсутствие внимания с их стороны было по меньшей мере невежливым, хотя его старый друг, по-видимому, совсем не замечал их неучтивого поведения.

На самом деле монсеньора Эстобана волновало совсем иное. Посещая вместе с другими эмигрантами королевский салон в Тюильри, он обнаружил, что его отталкивают с дороги новоявленные аристократы, ставящие перед своей фамилией заветное «де», на которое они не имели никакого права, и кичащиеся званиями, положением и богатством, приобретенными при императоре.

Графу казалось, что не только король желает завоевать благосклонность этих людей, но они в свою очередь жаждут получить гораздо больше денег, чек видели аристократы, последовавшие в изгнание вслед за королем и прожившие двадцать пять лет вдали от родины. О состоянии же монсеньора Эстобана, исчезнувшем после падения Бурбонов, никто даже не упоминал: оно считалось безнадежным долгом.

Однако король все же проявил к нему внимание и заговорил о возмещении ущерба: если бы у графа был сын, то его величество был готов ходатайствовать о назначении его на должность в новое правительство.

Но граф был одинок, стар и беден, и самое большее, на что он мог надеяться, — это на награждение его Военным крестом и орденом Почетного легиона. И именно по этому поводу возмущалась и бранилась Жанна, когда Филипп зашел к графу на следующий день после того, как его удостоили этих наград.

— Из них можно приготовить хороший обед? — спрашивала она, уставив руки в бока и сверкая черными глазами. — Или мы теперь сможем заплатить за квартиру?

— Но ведь король знает, что монсеньор граф пострадал за него и его семью, — возразил Филипп, также расстроенный. — Ведь он служил в армии Конде…

— Монсеньор, в Париже говорят, что на каждую тысячу французских аристократов, ушедших воевать на стороне принца, приходится пять тысяч возвратившихся с войны! — Голос Жанны дрожал от возмущения. — И если вы поспрашиваете так называемых дворян, толпящихся возле его величества, то обнаружите, что все они служили в армии принца… а ведь всем хорошо известно, что они зарыли голову под кучами документов из-за страха лишиться их! Они и пальцем не пошевелят, чтобы помочь кому-нибудь, кроме самих себя!

Филипп обнаружил, что его дружбу с монсеньором Эстобаном его домашние не одобряют.

— Ты снова собираешься к своему эмигранту? — спросила однажды его тетя, и в голосе ее послышалось пренебрежение. — Я думала, что вы уже достаточно пообщались!

— Он по-доброму отнесся ко мне в Англии, — заметил Филипп. — И я выражаю ему признательность за то, что он сделал для меня.

Тетя вскинула голову, уловив в его словах упрек.

— Ты сопровождал его из Англии в Париж, нашел ему жилье и значительно облегчил переезд ему и его старой служанке. — Ее голос стал визгливым. — Этого достаточно, чтобы отплатить ему за добро, которое он сделал для тебя. Больше ничего не требуется!

— Твоя тетя права, Филипп, — мрачно поддакнул нотариус. — Эти роялисты, вернувшиеся домой, не хотят иметь с нами никаких дел. В городе говорят, что они ничему не научились и ничего не забыли за годы изгнания, и я считаю, что так оно и есть. Когда ты увидишь завтра монсеньора Эстобана, можешь напомнить ему о том, что, лишь толпящиеся возле трона короля делают его популярным в глазах народа, а эмигранты, подобные ему, считаются неизбежным злом, потому что повсюду следуют за королем и он не может от них отделаться. Но парижане полагают, что эти старые роялисты не заслуживают ни любви, ни жалости.

— Монсеньор граф не просит ни о любви, ни о жалости, — возразил Филипп. — И я не увижу его завтра, потому что он поедет в деревню, чтобы посетить поместье Эстобан.

Его дядя изменился в лице.

— Но от него ничего не осталось! — вскричал он. — Им завладели другие люди много лет назад!

Филипп внимательно посмотрел на дядю, удивляясь, почему он настолько вышел из себя.

— Вы что-то знаете об этом? — спросил он.