С теми же широко раскрытыми, почти вытаращенными глазами и до смерти испуганным лицом Сибирочка слушала, точно в каком-то страшном кошмаре, эти речи.

— Иван Зуб! Иван Зуб! — воскликнула она не своим голосом.

Да, это был Иван Зуб! С первого же звука узнала она голос лесного бродяги, своего злейшего врага, и почти онемела от ужаса.

Зуб видел впечатление, произведенное им на Сибирочку, и, желая несколько ободрить ее, произнес, значительно смягчая свой грубый голос:

— Ишь, зашлась со страху, глупая! Ну, чего испугалась? Говорю тебе: в холе у меня будешь заместо дочери жить, если признаешь меня за своего покойного дедку и другим меня за него выдавать будешь. Согласись, глупенькая, тебе же лучше станет. Ну же, тебе говорю, согласись!

Что-то новое произошло в эту минуту с Сибирочкой! Только сейчас, казалось, она поняла все, что требовалось от нее. И странно — недавний страх при этих словах Зуба, казалось, сразу покинул ее. Как, признать этого злодея за дедушку?.. За милого, доброго покойного дедушку?.. О, никогда! Никогда она, Сибирочка, не сделает этого. Пусть лучше он, этот злодей, убьет ее!

И, не помня себя от горя, ужаса, тоски и обиды за своего деда, она крикнула, вся охваченная одним сплошным гневом, одною мукою и тоской:

— Никогда! Слышите ли? Никогда я не сделаю этого, никогда, никогда, никогда!

— Ага, вот ты как! Ну, не прогневайся, миленькая! Как аукнется — так и откликнется! — почти прорычал взбешенный Зуб и, раньше чем девочка могла крикнуть, позвать на помощь, схватил ее на руки, быстро сунул ей в рот какой-то комок тряпиц и, связав ей лежавшей на стуле веревкой руки и ноги, грубо бросил ее на диван.

Потом быстро подскочил к ней и, нагнувшись к ее уху, зашипел злобно:

— Слушай ты у меня, мерзкая девчонка!.. Ты могла бы быть счастливой теперь… внучкой моей быть… дочерью любимой… как родной дочерью… а теперь… теперь… Постой же ты у меня… В Сибирь я тебя повезу все же с собою… Недаром приехал я сюда и разыскивал тебя за тысячи верст. Стало быть, ты мне нужна. Но кабы ты охотой ехала со мной, легче было бы тебе… А теперь одно скажу: лучше бы тебе и на свет Божий не родиться. Не раз помянешь Зуба и руку его… Дай только срок, улягутся все, я тебя проучу хорошенько… Небу жарко станет… Пока полежи одна-одинешенька да на досуге подумай обо всем! А вернусь я — иной у нас будет разговор с тобою…

И, сверкнув бешено горящими глазами, Зуб погрозил девочке своим огромным кулачищем и вышел из комнаты, не забыв повернуть ключ в замке с наружной стороны дверей.

Связанная, почти задохшаяся, Сибирочка лежала теперь, близкая к обмороку, поперек широкого грязного ситцевого дивана, без воли, без мыслей, без слез…

Сибирочке становилось с каждой минутой все хуже и хуже. Веревки резали ей руки и ноги. Тряпка, засунутая в рот бедной девочки, мешала ей свободно дышать. Она почти совсем задыхалась. Ее спутанные мысли отказывались работать… Уже не прежний ужас, а тяжелая тоска сковывала маленькое сердечко. Теперь уже самый страх перед тем, что будет, не терзал, как прежде, душу девочки. Она хотела только одного: хотела всеми притупленными в ее измученном мозгу мыслями, чтобы то, чему неминуемо было суждено свершиться, свершилось бы теперь, сейчас…

Так тянулись тяжелые минуты, может быть, и часы. Сибирочка не могла сообразить, сколько времени прошло, как неожиданно послышались быстро приближающиеся шаги по коридору и кто-то, подойдя к двери, повернул ключ в замке. В сильно сгустившихся сумерках, царивших в комнате, Сибирочка увидела Зуба. Он был страшен. Его глаза бешено сверкали. Лицо подергивалось судорогой. От него пахло вином, и, казалось, он едва стоял на ногах.

Медленно, неверной походкой подошел он к Сибирочке и, грубо схватив ее, с силой поставил девочку перед собою.

— Ну что, надумала наконец? Хочешь не хочешь, а нужно тебе сделать по-моему! — грубо проговорил он и сильно потряс девочку за плечи.

Та если бы и захотела отвечать своему мучителю, вряд ли бы могла сделать это. Тряпка, воткнутая ей в рот, не давала возможности девочке произнести ни одного слова. Тогда, видя это, Зуб освободил рот девочки, вынув оттуда грязный комок тряпиц.

— Ну, отвечай теперь, согласна ли исполнить мой приказ? Говори, а не то худо будет! — произнес он с плохо сдерживаемым бешенством.

Сибирочка едва-едва могла перевести дух и молчала… Только маленькое сердечко ее билось в груди, как подстреленная птица.

— А, так ты не хочешь говорить!.. — зашипел снова Зуб и изо всей силы отшвырнул от себя девочку, так что та, пролетев несколько шагов, тяжело рухнула на пол.

Злодей в один прыжок очутился подле нее; его перекошенное злобой лицо, со страшными от бешенства глазами и трясущимися губами, наклонилось близко-близко над лежавшей пред ним связанной жертвой. Он сжал свой огромный кулак и взмахнул им над головой Сибирочки…

Ужас, отчаяние, трепет перед побоями заставили Сибирочку собрать последние силы и прервать свое тяжелое, мучительное оцепенение.

— Помогите! — отчаянно и глухо крикнула она с мольбой.

В ту же минуту сильно затрещала ведущая в соседнюю комнату ветхая дверь, соскочила с петель, рухнула под чьим-то могучим напором плеча — и черная, как сажа, женская фигура появилась на пороге комнаты…

— Элла! — крикнула вне себя угасающим голосом Сибирочка.

— Да-да! Элла здесь, госпожа! — прогремела негритянка и с нечеловеческим, диким остервенением бросилась на Зуба.

Тот, не ожидавший ничего подобного, замер от ужаса, увидя перед собою черное лицо, сверкающие белки и оскаленные, как у зверя, зубы.

Воспользовавшись этим замешательством, негритянка, толкнув бродягу на пол, наскоро сорвала простыню с кровати, находившейся тут же в комнате, и скрутила ею ноги и руки все еще не пришедшего в себя нетрезвого Зуба. Потом, не медля ни минуты, она так же быстро освободила от связывавших веревок Сибирочку и, распахнув дверь в коридор, громко крикнула своим сильным гортанным голосом, призывая на помощь. Прошла минута, поднялась суматоха в коридоре… Слуги, сторож и еще какие-то люди, заспанные и испуганные, появились в комнате, занятой Зубом. Они с изумлением, почти с ужасом, таращили глаза на их связанного постояльца, на дрожащую белокурую девочку и на черную негритянку, неизвестно каким образом очутившуюся здесь.

Между тем Сибирочка, ободренная присутствием своего черного друга, уже стояла в толпе людей и, вся бледная, взволнованная, прерывающимся голосом говорила:

— Это не дедушка… нет… нет… Они обманули меня… Это разбойник и преступник… Он бежал из тюрьмы… из Сибири… Он… очень злой человек… Он хотел убить купца Гандурова, меня и Андрюшу… там, в тайге… а здесь предлагал мне, чтобы я… чтобы я признала его своим дедушкой и всем заявила это… Но мой дедушка умер… а это… беглый каторжник… Я боюсь его… Я боюсь его… Он не дедушка!.. Нет!.. нет!.. — простонала несчастная девочка, едва держась на ногах от пережитых страхов и мучений.