– Я не могу играть в футбол каждый день. Меня и дома дела ждут, – объяснила она.

Я понял. Дела – это плот.

– Я заказал тревожную кнопку для «Тролля», – сообщил папа себе под нос и отрезал два толстых куска хлеба на бутерброды.

– О! – сказал я на это.

Мы с папой завтракали, стоя у столешницы на кухне. Была суббота, и светило солнце. Фьорд заполонили лодки всех видов и размеров, но в окно я видел, что дед предпочел сухопутную жизнь и пьет кофе за столом в саду.

Страшные картины аварии, палтуса, крови проплыли у меня перед глазами. Наверно, и у деда тоже? Выглядел он одиноким. Нет, ему еще хуже, вдруг сообразил я.

Папа рядом жевал бутерброд.

– Надо снова поставить старика на рельсы. Так дело не пойдет.

– Это Коре-Рупор там за мысом? – спросил я, пристроившись рядом с дедом.

Он кивнул. Здоровой рукой он крутил кофейную чашку, раз за разом. Дед всегда посмеивался над Коре, что тот не ходит далеко в море за крупной рыбой. Но сейчас мы оба видели, что Коре наловил уйму мелкой сайды.

– Ты знаешь, что я поколотил его однажды? – внезапно спросил дед.

– Ты? Побил Коре-Рупора? Да ладно. За что?

– Он танцевал с Ингер.

Дед покачал головой и тихо засмеялся.

– Мне было семнадцать, и я в первый раз уходил в море.

Он прищурился и посмотрел вдаль, на Коре.

– Большей глупости я в жизни не делал.

– Вы с бабушкой влюбились в семнадцать лет? – удивился я.

– Нет, мы просто дружили. Но в то лето она вдруг сама подошла и сказала, что будет по мне скучать. И даже добавила, что с радостью будет меня ждать. – Дед улыбнулся. – А я был такой идиот! Дал ей от ворот поворот: браво так ответил «спасибо, не стоит», как отвечал всем девицам. Еще не хватало, чтобы кто-то ждал меня дома и слезы лил! Я хотел быть свободным как птица.

Но накануне дедова отъезда произошло вот что. В деревне устроили танцы – там, где теперь пристань. Летний вечер, собралась вся молодежь. Дед пришел, увидел Ингер – и вдруг понял, какую глупость он делает. Он же; любит ее!

– И только я собрался с духом, чтобы подойти к ней, извиниться и все объяснить, как нарисовался этот Коре-Рупор и прямо у меня из-под носа увел ее танцевать!

– И ты его ударил? – спросил я в ужасе.

– Но как! – ответил дед.

Еще немножко, понял я, и не стали бы они моими дедом и бабушкой. Ингер страшно рассердилась. Мало того, что дед ответил ей «нет» и довел до слез, так он еще явился на танцы и побил невинного парня, который как раз хотел поухаживать за ней. Это ни в какие ворота не лезет. Короче, в тот раз дед отправился в Балтимор с разбитым сердцем и больной совестью.

Я удивленно покосился на своего миролюбивого деда.

– Я вообще не думал, что ты можешь кого-то побить…

– Думал, не могу? – дед засмеялся. – Я уже такой старый, что твердо знаю: мы все делаем глупости, кто больше, кто меньше. В сущности, это неважно, – он снова посмотрел на Коре-Рупора. – Важно, как мы потом их исправляем.

На крыльцо своего дома вышла Лена с футбольным мячом в руках. Дед тоже ее заметил.

– Мир так прекрасно устроен, Трилле, что каких бы глупостей мы ни натворили, их почти всегда можно исправить. Но это не для слабаков, – добавил он.

Коре-Рупор завел мотор и повел лодку к берегу. Лена уже упражнялась на поле с мячом.

– Дед, сегодня поставим перемет, – сказал я так, чтобы дед понял: выбора у него нет.

В день отъезда Биргитты снова началось лето. Мы с дедом ходили в море за рыбой почти каждый день. На берегу Ильва разгуливала с пузом не меньшим, чем мама на Рождество. А в сарае лежал готовый Ленин плот и ждал спуска на воду.

Все семейство из Холмов пришло перед отъездом в Щепки-Матильды попрощаться. Они привели Хааса. Так решила Биргитта. Я знал, как она его любит, но все-таки решила оставить его Лене – потому что здесь ему будет лучше. В этом вся Биргитта. Этим она мне и нравится.

Лена слегка обалдела от такого потрясающего подарка. Не знаю уж, что она ответила, но надеюсь, что поблагодарила как следует.

– Может, мы еще будем учиться вместе? – сказала Биргитта мне.

Может, и будем, подумал я, почему бы и нет.

Я получил последний кудрявый чмок в щеку, и голландцы исчезли вдали, между морем и елками. А я остался, сдувшийся и пустой, смотреть вслед уехавшей машине.

Дед встал рядом и тоже смотрел.

Потом пришла Лена, всунула голову между нами и положила одну руку на мое плечо, а другую – на дедово.

– Да, парни, – сказала она, сияя, – вот и остались мы снова втроем.

Я чуть ее не пристукнул.

После обеда мы с Леной пошли к морю. Она лежала на животе в водорослях и прикручивала к плоту крюк для буксировки, а Хаас спокойно сидел рядом на солнце и наблюдал за ней.

– Ты всерьез хочешь, чтобы мы тащили тебя на прицепе до Коббхолмена? – спросил я удрученно и посмотрел на огромный плот. – На это целый день уйдет.

– У меня лично целый день свободен, – промычала Лена, сжимая губами гвозди всех размеров. – Я должна убедиться, что моя посудина тоже годится для мореплаванья.

Поскольку переспорить ее невозможно, и это мне хорошо известно, я пошел в сарай искать подходящую веревку.

Обшаривая глазами полку за полкой с крюками, крючками и прочим, я вдруг заметил бутылку с бумажкой внутри. Она была припрятана за балкой в самой глубине сарая.

– Бутылочная почта, – сказала Лена у меня за спиной. – Я нашла ее зимой. Помнишь, в тот день, когда мы искали обломки для плота и Биргитта приехала.

От одного имени у меня в животе сделалось неуютно.

– От кого она? – спросил я.

– А сам как думаешь? – строго спросила Лена.

Я открыл бутылку и развернул записку. Это мы ее написали, конечно же. А как будто бы кто-то другой. Старательно выведенные буквы сползают вниз, это еще из времен прописей. «Дарагой палучатель этой бутылошной почьты, пишут тебе двое друзей из Счепок Матильды и телефона…»

– Старая, – сказал я удивленно.

Я перечитал записку еще раз. Сердце стучало горячо и больно. Я вспомнил нас с Леной тогдашними, маленькими. Два друга не разлей вода в резиновых сапогах, которые кидают бутылку в нескольких метрах от берега и ждут, что она уплывет в океан.